Константин Кропоткин. "Дневник одного г." - всего 99 руб. Закажи прямо сейчас! >>

Герои популярного в середине 2000-х годов сериала Константина Кропоткина - "Содом и умора" возвращаются на Gay.Ru! Роман, признанный в 2007 году "Книгой года" читателями нашего проекта и позже изданный в Германии, не забыт до сих пор.

...Кирыч, Марк и пес Вирус снова с вами по вокресеньям весной 2011 года.

А также - "Русская гей-проза 2010" с "Другими-разными" Константина Кропоткина.

- Мы куда сегодня пойдем?! - Марк кричал из своей комнаты.

- К черту тебя устроит? - крикнул я в ответ из ванной, где поливал Вируса водой - пес нагулялся так, что был вымазан в грязи буквально до самых кончиков вислых ушей.

- Если у черта весело, то, конечно, давай к черту! Мне нравится. Тре манифик.

- В аду всегда весело, тебе ли, старому грешнику, не знать? - я говорил первое, что приходило в голову, занятый двумя делами одновременно: надо было и не облиться, и удержать под струей воды Вируса, к водным процедурам не особенно расположенного.

- А тема какая?!

- Адская, какая ж еще. Да, куда ж ты прешь, черт кудлатый! - Вирус рванул на волю, поняв нашу перекличку, как сигнал к действию. Во все стороны полетели клочья мыльной пены; кафель в ванной, а затем и паркет в комнатах усеяли мокрые следы. Пес скрылся в чулане и, если вспомнить предыдущие омовения, наверняка выйдет оттуда, только когда проголодается.

- Да, провались ты, - в сердцах произнес я, умыл руки и прошел на кухню, где Кирыч вовсю что-то парил и жарил. - Что у нас сегодня на ужин? - спросил я, оправляя на могучей спине тонкие тесемки фартука.

- "Чили кон карне", - сообщил он.

В кастрюле потихоньку булькала пахучая коричнево-красная бурда.

- А почему не "Коктейль Молотова"?

Я ничего не имею против мексиканской кухни, но вариант, который предпочитает Кирыч, стилистически нечист - в фасолево-мясное варево он сыплет жгучие азиатские пряности. К тому же в таких количествах, что употреблять блюдо я могу, только обильно заливая жар водой. А что это за еда, если не чувствуешь ее вкуса?

- Будет и коктейль, если хочешь, - сказал Кирыч. - Марика попроси, пускай сообразит нам свой, этот, оранжевый....

- Он - солнечный, - раздался за нашими спинам звонкий голос, - Коктейль "Апероль-шприц" состоит из одной части итальянского ликера "Апероль", одной части белого сухого вина, лучше немецкого, и одной части минеральной воды.

- А вода, конечно, должна быть швейцарская, - сказал я, обернулся и обомлел.

Не человек передо мной стоял, а фейерверк - красный, желтый, фиолетовый, голубой. Наряд, в котором Марк появился на нашей строгой, отделанной сталью, кухне, переливался всеми цветами радуги; он был то странно перетянут, то невозможно распушен. Приглядевшись, я сообразил, что это всего лишь пестрая рубашка с мохнатым жабо и тесные брючки, но первое впечатление так глубоко впечаталось в сетчатку глаз, что избавиться от него было не просто.

- Мусью, - я поклонился в пол. - Мы всего лишь отведаем блюдо мексиканских ковбоев. Не планируется даже родео. К чему такие сложности?

- Думаешь, овер? - произнес Марк очередную тарабарщину, - Ну, и пускай! - он поднял одну руку к потолку, а другую отставил в сторону и завихлялся, аккомпанируя сам себе странным писком.

Полированные металлические поверхности кухни задрожали, отражая причудливый танец.

В чулане заскулил Вирус, ему явно хотелось принять участие в увеселениях.

- Ваше желание сплясать нам румбу, конечно, похвально, - все в том же церемонном тоне продолжил я, - но не соблаговолите ли объяснить, чем мы заслужили такое счастье?

Марк замер:

- Сегодня ж суббота.

- А завтра воскресенье, а после - понедельник. И что с того?

- Сегодня вечер субботы. Ну!

- Ну, - повторил вслед за ним Кирыч.

- Ну, лихорадка же?! - Марк опять затрясся и завизжал.

Послышался громкий топот - и вот к одному придурку присоединился другой - мокрый, в пенных клочьях. Не выдержал кудлатый. Теперь уже два придурка исполняли развязную версию "калинки-малинки" - скакали, прыгали....

- Мадамка и ее собачка сошли с ума, - сказал я, глядя на нелепые коленца, - Если бы их придумал Чехов, то в следующей главе мадамка лила б тихие гордые слезы, а ее верная псина слизывала соль со щек.

- Он хочет сказать, что сегодня выходной, танцевать хочет, - перевел с дурацкого на русский Кирыч и вернулся к своему вареву - в кастрюле уж вовсю пыхало.

- Не вопрос, - сказал я, - Вот сейчас "Коктейль Молотова" попробует и, ох, как он запляшет! Всем чертям будет тошно.

- Что правда тематическая пати? - Марк замер. - А у меня костюма нет. Хороший костюм, с плащом, рожками такими маленькими, и длинным хвостиком. Сверху черный бархат, а подбивка у плаща алая, как огонь. В химчистку отдал, а забрать забыл. Так и уехал. Ты точно уверен, что тема адская? Да?

- Ты у Кирыча спроси. Он у нас знатный мастер по поджариванию на сковородках, - сказал я, потому что надо было что-то сказать, а сказать мне было нечего, не понял я, при чем тут рога, копыта и прочий фейерверк.

Адски сложная оказалась тема.

* * *

Содом и умора.

Через часа полтора мы ехали в такси через всю Москву и, перекрикивая любезный сердцу водителя узбекский рок, препирались.

- Поздно, - шипел я Марку, сидевшему рядом со мной на заднем сиденьи. - Ты понимаешь, нам туда уже слишком поздно.

Марк посмотрел на экран своего мобильника:

- Всего полпервого. Детское время. В Москве в клубах раньше двух народ все равно не собирается. Это еще что. На Ибице самое страшное часа в четыре начинается. Ты уже дохлый, как вареная колбаса, а у них самый карнавал. О`мбрэ! Кар-рамба!

- Нам с Кирычем уже слишком поздно, понимаешь? - перебил его я. - Опоздали мы на этот праздник жизни. Нам уж давно не семнадцать. Какие клубы? Над нами же смеяться будут, - клянусь, только из чистого милосердия я не сказал, что та же судьба постигнет и нашу блондинистую принцессу, выряженую во все цвета радуги.

- Глупости, - ответил Марк, разглядывая пролетающие огни за окном. - Киря атлетично выглядит, хоть и лысый, а тебя мы в черное одели, никто не заметит, что ты еще немножечко не в форме.

Тут и кончилось мое милосердие:

- В твоей форме тебе только в Ташкенте место, можешь служить ходячим напоминанием узбекским сюзане.

- Ой, Да-ашгенд, гарасива горад, отчен гарасива, - подал голос улыбчивый азиат с лицом, как и все азиатские лица, немного похожим на бубен.

- Видишь! - сказал я Марку, - Тебе туда. Зачем тебе эти клубы? Тем более, такие.

- А Зиночка сказала, что в "Станции" очень хорошо, - заявил Марк. - Все новое, недавно открыли. Несколько танцзалов, бары, темная комната, караоке.

Я взвыл:

- Да, Зинка везде царица. Она и на смертном одре будет самым красивым трупом Земли. А мы то при чем? Наши танцы уже давно в прошлом. Ты представь, как на нас будут смотреть эти молоденькие мальчики!? Явились, старые пердуны, стыдно же. Стыдно!

- Ну, скажи хотя бы ты ему, - Марк тронул за плечо Кирыча, сидевшего рядом с улыбчивым водителем, - что он взъелся, как жужелица! Мы хотим погулять, повеселиться фанни. В конце-концов, танцы - это тоже хороший спорт и физкультура. Скажи ему! Скажи! Ну!

- Да. Спорт, - коротко ответил Кирыч, - Движение полезно.

- Это вы речи для темной комнаты репетируете? - произнес я ледяным тоном. - Или планируете петь сестер Зайцевых в караоке?

Но тут узбекский рок стал совсем уж громовым, да и водитель подпевать начал.

- Лиздия жалтайи нады гарадам гуражадса, - с упоением пел веселый азиат, едва ли подозревая, что ему выпало быть привратником ада....

Трудно понять, кто был первым: не то мы камнем канули на адское дно, не то само дно к нам устремилось - нас быстро пропустили, стремительно обыскали на предмет бомб и алкогольных бутылок - и вот мы уж стояли в огромном зале, стены которого перемигивались красными огнями, на отдалении за барной стойкой суетились официанты, а на возвышении ди-джей менял пластинки с грохочуще-прыгающей музыкой.

- Я же говорил, что мы рано, - нервно поводя пестрыми плечиками, манерничая, пропел Марк.

- Лучше бы твой шприц оранжевый еще попили, - сказал я, параллельно пытаясь вспомнить, когда же я в последний раз ходил в ночной клуб. В Москве - лет пять тому назад, а то и все семь.

- Если бы и дальше пили, я бы точно никуда не поехал, - сказал Кирыч, - еда сытная, алкоголь....

- Диван-кровать-старость-кладбище, - сказал Марк, - Рыжик уже битый час говорит, как будто сам давным-давно мертвый. А в Европе, между прочим, самые классные вечеринки - для тех, кому за тридцать. Там и музыка не так сильно бумкает, и познакомиться можно, и люди веселые, а не такие надменные королевы.

- А ты у нас не королева, - язвительно сказал я.

- Кто? Я? Я - принцессочка. Сам же говоришь.

- Называю, да, - согласился я, собираясь с духом, - ну, у вас какие планы? По бокальчику? Или сразу к сестрам Зайцевым?

- Надо же, и цены такие же, как в Европе. Даже странно, - изучив картонку со стойки бара, сказал Марк.

- Дорого, что ль? - спросил Кирыч.

- Нет, точно также. Я думал дороже будет. Вы, москвичи, ужасно дорого за все берете. Я тут у вас совсем бедный.

- Мы не берем, мы платим, - сказал Кирыч, для которого столичная дороговизна тоже была больной темой.

- А наплевать, - сказал я, - выбора все равно нет, - и пустился во все тяжкие.

Я мешал водку с колой, вспоминая молодость, я пил джин с тоником в память о давнем путешествии в Испанию, я пил простое сладкое вино, надумав отдать должное и подзабытым семейным церемониям в доме у матери. Вскоре меня стало буквально распирать, я помчался плясать и долго-долго топотал ногами и тряс головой, радуясь буквально всему - и тому, что один голый танцор на жердочке такой негритянский, и тому, что другой танцор на жердочке, такой голый, и кучке здоровяков, похожих на куриные окорочка, и кучке юношей, похожих на цыплят, и разукрашенным трансвеститкам с нервными оскалами, что ходили по залу, раздавая что-то рекламное, и даже благому мату, перебивавшему музыку танцпола всякий раз, когда распахивалась дверь в зал караоке. Я был, конечно, вместе с Кирычем, и Марк, должно быть, где-то рядом был, но, решив ухнуть в прошлое, я не мог обращать внимание на детали, я спешил заглотить куском этот шумный, чадный, потный мир, как глотают кусками экзотическую еду - не факт, что надо, но раз уж взялся, то чего медлить?

В одно из своих возвращений к бару я видел мальчика с лицом старичка. В другой раз - надутого человека. Одетый в темный пиджак и белую рубаху, он дергал кадыком, желая будто сплясать им сложный танец. А еще я слышал скрипучий мужской голос неизвестного мне человека, который говорил: "Алло, ты меня любишь? Алло, скажи, что ты меня любишь? Скажи!".

- А ты чего не попрыгаешь, лихорадка моя золотая! - со всей дури жахнул я по знакомой расписной спинке, оказавшись у бара в двунадесятый раз.

Спинка дрогнула, стала разворачиваться, как это бывает у надувных матрасов - она разошлась вширь, оказавшись в итоге не спинкой, а здоровенной спинищей - пусть и в точности того радужного коленкора, который избрал Марк для покорения ночной столицы. В одном, видать, бутике отоварились.

Обладатель цветастого богатства имел также широкую физиономию, светлые локоны, румянец, белые зубы крупным частоколом. Лет двадцати пяти. Или чуть меньше - у здоровяков трудно точно определить возраст.

- Ой, - сказал я, ничуть не смутившись, - Обознался, простите. Вы, наверное, в цирке работаете.

- Почему в цирке?

Меня стал душить смех - голос у юноши был тонкий-тонкий, как у куклы-марионетки. Лучше бы он не раскладывался, этот диван-матрас, остался бы мелким - сохранил бы единство формы и содержания.

- Вы такой гибкий, - пояснил я и, чтобы загладить вину, пригласил его на один дринк.

Мы дринкнули не раз, приглашая друг друга по очереди. В тот момент я любил весь мир, он был мне симпатичен, а потому я любил и гуттаперчевого парня, работавшего не в цирке, а на электростанции. Он сказал, что обычно "сюда" не ходит, но сегодня так получилось, пришлось идти "сюда", мне было смешно смотреть, как он смущается, как будто сам я всего лишь час-другой назад не трясся, как кролик, боясь, что меня не поймут, не примут.

- Да, никому ты тут не нужен, не парься, - говорил я, - хочешь приходи, хочешь нет, твое же дело.

- Так, уж и никому, - отвечал он, а я и не заметил, что он как-то странно напрягся и желваки заиграли.

- Ага, прикинь, а я шел и думал, что я толстый, старый и дряблый, что на меня мальчики смотреть не будут, засмеют меня мальчики, а мальчикам наплевать. Представь, как здорово, им нет до меня никакого дела, они сами по себе, я для них не существую. Я могу делать, что хочу, и целого мира..., - слово "мало" я выговорить не успел. Цветастый парень дернулся, развернулся как-то особенно мощно, я успел подумать, что он сейчас врежет мне непонятно за что.

- Да, пошел ты, - сказал он и смешался с толпой.

Я захохотал: бывают же люди-трансформеры - спина самораскладывающаяся, голос кукольный, хоть сейчас на витрину "Детского мира".

- Пойдем, - примерно тогда же я почувствовал на предплечье крепкий захват.

- Кирюш! - радостно закричал я. - Я тут метаморфозы тела наблюдаю, а рассказать некому. Где ты был, морда?

- Пел.

- Сестер Зайцевых?

- Земфиру. Пойдем.

- Уже пора? Так рано?

- Полпятого скоро, там Марик ждет, трясется, пошли.

- И пускай трясется. Он всегда трясется, что ж и потрястись человеку нельзя?

- Плачет он, пойдем.

* * *

Дневник одного г.

Марк поник и расписные одежки пожухли. Он ничего не сказал, когда мы получали в гардеробе наши вещи. Он не проронил ни слова, когда мы ловили машину, он хранил молчание и всю дорогу до дома.

Марк молчал, а слезы безостановочно лились из его глаз.

Я думаю, он правильно молчал. Кирыч был мрачен, подозревая, видимо, что-то совсем плохое, и не завидую я тому, кто раздразнил в нем зверя, обычно почивающего мирным сном.

- Ты где его нашел? - шепотом спросил я Кирыча, когда мы подходили к подъезду нашего дома.

- В туалете.

- В приличном хоть виде?

- Не хуже твоего.

- Ну, слава богу!

- Да, что слава богу?! - не оборачиваясь, закричал Марк на весь, утопающий во тьме, двор. - Что слава богу?! Ничего не слава! Ужас это, вот что!

- Ну-ну, - догнал его Кирыч, и попытался обнять, - не кричи так, все будет хорошо.

- Все было хорошо, а теперь уже не будет никогда, - Марк остановился и завыл. Он был светлым пятном в этой тьме. Он был смутным светлым пятном и, глядя на него, я почему-то подумал о белой полотняной сумке из своего школьного детства, которую можно было заляпать, всего лишь за нее взявшись.

- Он же сам, ты подумай, сам ко мне навязался, я не просил его совсем.

- Где навязался? Кто навязался? - спросил я.

- Там, в клубе, не скажу где. Взял за руку и буквально потащил. Вначале облапил всего, да потащил. А как на свет вышли, он поглядел - "так" - и ушел.

- И все, что ли? - сказал Кирыч, ожидавший, как минимум, мордобоя.

- Нет, не все, - Марк завыл, закричал, заухал, а как перешел на иканье, продолжил... - Он сказал, что я старый. Он думал, что мне двадцать лет.

- Он это наощупь думал, - соображая, прокомментировал я.

- А мне не двадцать. Да, не двадцать. И ушел. Я стою там. Один. В туалете. Люди толкаются. Ходят. Он же сам хотел. Я не хотел, а он хотел. Же сви мала-аде! Комплетемон мала-аде! - Марк снова зарыдал.

В ответ послышался вой - того сорта вой, который я называю "кромешным", а слушаю с чувствами, именуемыми в переводных романах "смешаными" - щекотно до жути, до жути смешно.

- Вирус проснулся, - сказал я.

- Ну, не двадцать и что с того, - похлопал по спине Кирыч трясущегося, как болонка, друга, - Пойдем уже баиньки, ты весь двор перебудил.

- Ну, да, не двадцать, зато сколько огня, - сказал я, давая себе обещание, что непременно проясню того туалетного господинчика и устрою ему райскую жизнь.

Нельзя так с людьми. Нельзя. Не по-людски так. Не по-человечески.