Пьяным он делается сентиментально-расслабленным

Гуляш. Я начал варить его загодя - еще до полудня, сразу после того, как выпил кофе и поговорил с Ларой.

- Путь к сердцу мужчины лежит через желудок, - напомнила Лара.

- Ага, а женщина любит ушами, - возразил я другой банальностью, намекая на особость наших с Левой отношений, ценность прописных истин в которых неясна и потому не имеет значения.

- И все-таки, не бери готового, - посоветовала Лара, - Тоже свари чего-нибудь. Мой Жужелица обожает гуляш.

"Жужелица" - это фамилия лариного мужа. Правда, не уверен, что гуляш, который за обе щеки трескает ее Александр, приготовлен Ларой. Чтобы не портить себе желудок, Жужелица нанял кухарку. Впрочем, сам он объясняет это заботой о лариной красоте, в которой убежден так же, как и в том, что земля вращается вокруг солнца. Он вертится вокруг Лары и сдувает с нее пылинки. Он даже детей иметь не хочет - боится, что Лара умрет на родильном столе.

Я набрал номер Левы и пообещал ему сюрприз.

- К семи, - уточнил я.

"Возьмите полкило говядины", - было написано в рецепте, который я отыскал в интернете на слово "гуляш".

В магазине кроме мяса я, сверяясь со списком, купил две луковицы, тюбик томатного пюре, кулек квашеной капусты, банку сметаны и бутылку красного вина. Алкоголь в рецепте не значился, но я не смог отказать себе в удовольствии. Вино, как я надеялся, скрасит мне поварские потуги.

Я не люблю готовить. Немного умею, но не люблю, потому что одному вкусно есть неинтересно, а интерес к тому, чтобы есть вкусно, прорезался лишь сейчас, после череды визитов по ресторанам в компании Левы, а в особенности после ужина его собственного приготовления. Тогда мы ели что-то умеренно жирное с фырчащими, как раскаленное масло, именами. Собственно, с них-то и начался мой разговор с Ларой, который завел меня так далеко, что я долго и придирчиво выбирал зелень в магазине, требовал у непонятливой продавщицы тмин и, чувствуя себя не на своем месте, не мог отказать себе в небольшой компенсации.

Лева не осуждает моей страсти к вину, хотя сам предпочитает ему водку.

- Чего ходить вокруг, да около, - говорит он, ценя в алкоголе не процесс, а результат.

Пьяным он делается сентиментально-расслабленным. У него начинают блестеть глаза и он рассказывает такие вещи, что если бы я слушал их трезвым, то наверняка то и дело заливался бы краской смущения.

Вспомнив про это, я купил и водки. Пока она медленно запотевала в морозилке, я резал мясо на кубики, жарил его с луком и заливал разгулявшеся желодочные соки винцом. Когда в бутылке осталось около половины, я закупорил ее до кульминации, которой полагалось выглядеть ненавязчиво романтично: чтобы усилия были видны, но ненарочиты.

Я отмыл стол с порошком, застелил его скатертью, купленной в подарок, но отчего-то не подаренной. Я поставил две тарелки, себе - бокал, Леве - рюмку, а рядом два стакана для воды. Слева я положил по вилке, а справа по ножу и долго любовался на несвойственное для моего жилья великолепие.

Разомлев от вина, я поспал часок и проснулся от мясного запаха.

Сделано. Выстоявшись на медленном огне, гуляш получился на славу. Не сильно перченый. Соли тоже в самую пору. Капусту я бросать в кастрюлю не стал, хоть рецепт того требовал. Мне казалось, что положенная на тарелку отдельно, она станет хорошим контрастом к оплывающему густыми соками мясу и рисовой кучке.

Да, рис. Я сварил его незадолго до семи.

Лева позвонил в девятнадцать часов тридцать семь минут. Он сказал, что у него дела.

- Да, в праздник. А по праздникам не может быть дел? - ответил Лева на мое недоумение, - С наступающим! - сказал он и, пообещав придти за сюрпризом завтра, бросил трубку.

Гуляш остывал.

Я ел его весь вечер. Вначале положил на тарелку, украсив рисом и лохмотьями капусты и старался есть медленно, растягивая время. вскоре церемониться надоело: я кидал куски на тарелку и проглатывал, едва успевая прожевать. Часам к десяти, так и не решив, что лучше - ехать к Леве или куда-нибудь назло плясать и веселиться - я стал гуляш просто жрать. Как свинья. Стоя над кастрюлей, заливаясь соусом и чавкая - специально громко, чтобы было еще противнее.

Когда гуляш кончился, я точно не помню. Кажется это было еще до того, как я одну за другой покидал в угол опустевшие бутылки и водочная разбилась, а винная уцелела. От этой бутылочной крепости мне сделалось смешно и я хохотал, кажется, целую вечность, до самой тошноты.

Потом меня рвало. Стоя на четвереньках над унитазом, я с мукой выталкивал из себя тягучую массу. Сделанный с любовью, гуляш выходил комковатой коричневой жижей.