Музыка вскоре кончилась. Настроение было грустное, какое-то размягченное, не хотелось ни говорить, ни думать о чем-то серьезном... Но эта минута продолжалась недолго. Вскоре за дверью послышалась возня, и на пороге появилась сама хозяйка заведения - Марья Сергеевна. Сопровождающий ее Федор тащил за ней большую коробку. Хозяйка улыбалась, но ее внимательные глаза быстро осмотрели все вокруг, казалось: ничего от них не скроешь. Переведя взгляд на своих, так сказать, гостей, ласково-ласково, еще раз улыбнувшись, произнесла:

- А, Клепочка, это ты! Здравствуй, здравствуй, мой дорогой, - и внимательно, сверкнув глазами, уставилась на Рыжую.

Поняв, что та ей не соперница, как можно любезней и мягче произнесла: - И вы, моя милая, - она еще раз посмотрела на женщину уже поверх очков и, увидев, что, действительно, вряд ли можно эту, такую на вид добродушную и не очень красивую ("Да она еще и в возрасте"), ревновать к своему мужу или вообще к кому-либо.

Хозяйка еще раз улыбнулась и как можно нежней пропела:

- И вы, моя милая, здравствуйте! - Обернувшись вполоборота к своему носильщику, и тоном, не терпящим возражений, распорядилась:

- Феденька, поставь коробку на стол, вот сюда, и дай мне стул!

- Да, мой дорогой Клепочка, сколько мы с тобой не виделись! Сколько? Лет шесть, а может, больше, а ведь рядом обитаем, ты все на Китайке крутишься и не зайдешь вот к нам, обходишь стороной!

Это была сущая неправда. После того, как несколько лет назад эту самую Машку прямо в магазине обворовал их (тоже из голубого бомонда) красавец-жулик Сашка Буратино, она напрочь запретила всем, кто был связан с ним, появляться у нее на глаза. А так как с Буратино была связана почти вся "хитровая" Плешка, то к ней никто и не заглядывал. Бомжи даже в морозы и холод сторонились того проулка, где находился ее магазин, так как знали, что Машка запросто может сдать в милицию любого их них.

Вообще-то Клепа и Рыжая знали эту любовную историю Глашки и Сашки Буратино. О, это был целый роман, трагедией и комедией одновременно, если хотите. Даже попробовать рассказать его вкратце и то потребовался бы не один час. Но если совсем коротко, ну, например, в пределах того, что знала об этой истории Рыжая (ее тогда еще не было на Плешке), история эта выглядела так.

Как-то раз Федька, будучи немного подшофе, нырнул в подвальчик, ну тот самый, с которого началась наша история, и там увидел Буратино. Почему Буратино? А потому, что это был длинноносый молодой красавец. Конечно, нос у него не был так длинен, как у Сирано де Бержерака, но заметно отличался от массы носов, туда-сюда снующих по миру. В лицо его звали Александром или Сашкой, а за глаза - Буратино. Хорош был этот Буратино, что и говорить, но ведь хороших полным-полно живет на свете. Было, значит, что-то в этом парне особенное. Пожалуй, его фигура и то самое место в ней, что обычно добавляет к фигуре мужчины особенную прелесть и интерес, причем не только женщин, но и мужчин (даже нормальных, я уже не говорю о "гомосеках"), - это его член - огромный и всегда в прекрасном состоянии, то есть стоянии, если хотите. Вот из-за этого всего и попались сначала Федор, а потом и его добрейшая половина...

После краткого знакомства мадам с Сашкой, Федор был тут же сослан за товаром, и так далеко, что и Ломоносову не снилось во время его путешествия из Архангельска в Москву. "Марьсергевна", тогда еще просто Машка, так втюрилась в Буратино, что даже доверила ему ключи от всего на свете и рассказала (наверное, будучи в экстазе) где, что и почем! Ну, если говорить совсем коротко, то вскоре она и осталась без этого всего, что было нажито таким непосильным трудом. А Плешка с Хитровкой потом всю неделю ели, грызли и просто дарили яблочные и цитрусовые плоды всем окружающим, всем, кто им нравился.

Сашка исчез из Москвы. Его потом поймали, арестовали, доставили в Москву, в отделение, где его с нетерпением ждали Машка и несчастный, уже вернувшийся за это время с какой-то заморской рыбой Федор.

Сашка Буратино получил шесть лет и, отсидев их, как положено жулику, от звонка до звонка, вернулся, конечно же, опять на Плешку. Вот так и существовали: Машка с Федором, и Буратино с Хитровкой - рядом, годами, не соприкасаясь.

Прошли годы. Но в "Марьсергевне" одно упоминание Буратино всякий раз вызывало такую ярость, что она могла того, кто произнес его, запросто огреть счетами, что было просто опасно для здоровья. И ей, конечно, никто уже много лет старался не напоминать об этом.

- Да я тебя, моя сладенькая Маша, много раз видел. Да все, вот видишь, со стороны. Ты такая важная стала, все время куда-то спешишь, торопишься! Что нам тебе мешать-надоедать? Мы ведь все там же и все теми же занятиями промышляем, - Клепа кивнул на сумку с вещами. - И тоже порой некогда бывает!

Хозяйка посмотрела вокруг и вдруг, как будто и не слышала, о чем ей только что говорил Клепа, обратилась к своему мужу:

- А у тебя, мой дорогой, здесь хорошо, - она все еще продолжала стоять посередине "кабинета", хоть стул ей был уже поставлен у стола. - Смотри-ка: и диван даже какой-то притащил, прямо номер гостиничный! Да, здесь хорошо можно отдохнуть! - Потом подошла к столу и, сев на стул, обратилась к своим гостям уже серьезно:

- Ну что, мои дорогие? Я все у вас забираю! Вот деньги! - и она, вытащив пачку не очень крупных купюр, бросила их на стол. - Здесь наших деревянных на двести баксов. Это хорошая цена. Что могу дать за товар, то и даю. А остальное, вон там - в коробке.

- Федя! Что ты стоишь там в углу, как не свой? Давай, выкладывай все на стол - гулять будем!

И, пожав кокетливо жирными плечами, она, чуть помедлив, произнесла:

- Мне, что ли с вами, по старой памяти, стариной тряхнуть?

Федька стал быстро выкладывать свертки с закуской, выставлять бутылки, и скоро стол был готов. Хозяйка даже не забыла взять с собой бумажные стаканчики, так что думать о мытье посуды потом и куда положить остатки, было не надо! Все было продумано ею заранее.

Пиршество началось. Выпили сначала по одной - "за хозяйку", потом по другой - "за Федьку", потом за... И вскоре, ну от силы там минут через пятнадцать-двадцать, Марью Сергеевну можно было уже не узнать: она повеселела, раскраснелась, слушала анекдоты, разные смешные истории.

Ну вот хоть, как Сандра свалился вместе с перилами, много этому смеялась. Рассказывала сама, вспоминали молодость - и прочее, и прочее, и прочее...

Не заметили, как наступил вечер. Ведь в декабре рано темнеет. Вдруг в самый разгар пира в дверь комнаты постучали. Федор, уже раскрасневшийся и шатающийся от выпитого и съеденного за столом, открыл дверь... Это была Сима.

Она торговала целый день на улице, замерзла. Но товар брали хорошо, Сима почти все продала и за целый день только раз сбегала в магазин, где и съела пару горячих сарделек, которые ей заботливо оставили в обеденной кастрюле ее коллеги-продавцы из магазина, и наскоро выпила чаю. Все это время она, как солдат на посту, простояла на улице за весами и сейчас, хоть и устала, и замерзла, и есть хотела, но была, без сомнения, очень довольна днем. И даже не хорошими деньгами, которые она сегодня, безусловно, "сделала", а сознанием, что закончила важное и нужное дело - для магазина, коллектива и, самое главное, ее "Марьсергевны". Но больше всего она была довольна собой! Посмотрите, какая я - молодец, хоть и тощая, и в возрасте, а фору в торговле любому дам: что за прилавком в магазине, что вот, как сейчас, на лотке! - говорил весь ее вид. Правда, оставалась самая малость - надо было вывезти пустые ящики, сдать остаток товара и отчитаться.

Войдя в Федькин "кабинет", она с завистью посмотрела на сидящих в веселье и тепле людей (О! Пир горой!) и начала раскручивать свой скафандр-платок.

- Все продала! Немного супов осталось да с десяток наборов. А так - все!

- Неужто всю эту махину продала? - с удивлением спросил ее подвыпивший Клепа. - Да ты молодец, Симка!

Директриса тоже была довольна и, пересев на диван под бока к Клепе и Рыжей, звонким голосом, в котором сквозила гордость за свою работницу, обратилась к ней:

- Она у меня молодец! Сима, давай к нам присаживайся за стол. Вот - выпей, закуси, погрейся, а вы, - она посмотрела в сторону Федора и Клепы, - вывезите ее лоток на склад и принесите сюда возвратную накладную на ее остаток. Да, слышишь, принеси сюда возвратку-то! - крикнула она уже вслед тут же собравшимся исполнить ее приказ Федору и Клепе.

Марья Сергеевна не очень волновалась за работу магазина. За весь вечер, что она вот просидела у своего мужа в "кабинете" вместе с гостями и с их разговорами, она даже ни разу не поднялась наверх, в магазин, проверить или дать работникам какие-нибудь указания. Торговля здесь была налажена, как машина. Товар привозили раз в неделю, а потом просто шел конвейер реализации, годами отлаженный и ровный...

Симка, кстати, была одна из старейших продавщиц в этом магазине и работала еще до того, как Маша пришла сюда девочкой прямо со школьной скамьи. Но Сима в отличие от своей директрисы была не любительница руководить. Делать себе карьеру начальницы или там еще кого Симка никогда не собиралась, это не входило в ее планы. Она была, так сказать, любитель оценивать свою работу по факту сделанного, то есть получила - продала и положила кое-что в карманчик. И это кое-что было уже довольно солидным кусочком в виде хорошей квартиры, дачки, кое-чего в шкатулке, да и платья ее мало чем отличались от платьев директрисы.

Только вот... та нашла себе мужика, ну хоть вот этого Федора, а она, Сима, как погиб ее муж, так и не вышла замуж. Жила от единственной и уже давно взрослой дочери отдельно, немного замкнуто, отдаваясь полностью своей любимой работе в магазине и кошкам. Наверное, поэтому она очень любила лотки, всякие выездные мероприятия, раньше часто устраиваемые директивами руководства районного торга, которому их магазин когда-то принадлежал...

И сейчас Марье Сергеевне не надо было даже подниматься наверх: принимать выручку, отчитывать продавцов, все это сделают за нее бригадиры, такие же опытные, как Симка. Ей вообще можно было и не приезжать на работу, а сидеть, например, дома или на даче, все было бы сделано без нее, и ее деньги (долю) привезли бы ей прямо на дом. Но это все было так скучно, что она, как-то раз попробовав так сделать, чуть с ума не сошла от скуки и безделья, через неделю приехала на работу и больше от магазина надолго не отлучалась.

Вот и сейчас все было сделано в магазине, привезли лоток, продавцы и кладовщица, сдав дела и кассу Симе, пошли домой. Симка, выйдя и проводив всех, сама включила сигнализацию. Переоделась и спустилась в подвал присоединиться к своему подгулявшему руководству.

Гулянье продолжалось еще долго. Потом уже все, уставшие и от души наговорившиеся, стали выходить наверх. Сначала поднялась сама хозяйка с Симкой и Федором положить сегодняшнюю выручку в сейф. Переодевшись и уже стоя у служебной двери, кивнула головой Федору вниз, где оставались еще их гости, и стала ждать их, когда они поднимутся к ней.

А гости в тот момент считали деньги, что им вручила за их товар добрая Машка. Клепа, уже достаточно выпивший, говорил своей рыжей напарнице, показывая на кучку денег, разложенную на столе:

- Вот видишь. Рыжая, как хорошо все получилось: и сыты, и в тепле, и еще вон сколько денег дали.

Он, видно, простил ее за недавнюю над ним победу и сейчас, удовлетворенный хорошей едой и хорошей выпивкой, дружелюбно посматривал на нее:

- Ну что, Тань! Делим пополам? - он ткнул в сторону денег пальцем...

Рыжая, перед этим собрав остатки со стола и даже не забыв прихватить пустые бутылки, копалась в коробке, стоящей на стуле. Коробка никак не поддавалась, не заворачивалась, как она хотела. Услышав, что ей говорит ее Клепочка, добродушно пробурчала:

- Ладно, ладно, возьми пока все себе, потом разберемся, помоги мне, никак не получается.

Она посторонилась, дав Клепе быстро завернуть концы коробки, и, сев на диван, устало сказала:

- Так как все равно нам сегодня ночевать вместе, а наши уже, наверное, все разошлись, не пойдем на Плешку, а пойдем-ка лучше прямо в бункер. Там, наверное, кто-нибудь ночует уже из наших. Еще выпьем, угостим их, - говорила она, поднимаясь наверх вслед за Федором туда, где их уже ждали с нетерпением в шубах "Марьсергевна" и Симка.

Хоть все знали друг друга очень хорошо, знали, что Федька десять лет назад вот так же, как они сейчас, выходил откуда-нибудь из чужого дома или вот такого заведения, но все прекрасно понимали, что они должны сейчас разойтись в разные стороны. Одни были бомжи, воры - их участь жить на чердаке, в подвале, летом ночевать на лавочке в парке или в кустах. Других, тех, что стоят сейчас в шубах и в золотых кольцах, ждут домашнее тепло, сытный ужин. Для первых дома давно уже не было, да им он сейчас был бы просто внагрузку, в тягость; даже если бы кто-то из этих людей предложил бы им переночевать у себя, они бы не пошли, потому как знали, что очень тяжело потом пришлось бы им снова лезть в подвал или на чердак, и голодать, и холодать после домашнего, пусть даже временного, жилья. Да, после домашнего тепла, даже мимолетного, это очень тяжело, все это знали. Впрочем, женщины в шубах только догадывались, почему.

В скором времени была поймана машина-такси, и те трое (директриса, Федор и Симка) уехали домой, оставив двоих (Клепу и Таньку) на ночной и безлюдной дороге с большой коробкой в руках...

Было два часа ночи, когда, помахав на прощанье уже далеко отъехавшей машине с Марьей Сергеевной, Федькой и Симой, Клепа и Рыжая Танька поплелись в сторону Чистых Прудов, где находился тот самый бункер-подвал, в котором они часто отдыхали по ночам после своей "работы".

- Сейчас, наверное, там Пастушка с Сандрой, - тихо сказала Рыжая, _ ты им, Клепа, не говори ничего, где да что. - И, помолчав немного, так же тихо добавила: - Прости меня, я такая дура, такая дура бываю, что... - Танька в сердцах махнула рукой.

Клепа молча тащил тяжелую коробку и почти не слышал ее, он был сейчас там, далеко, в своем прошлом, с Жоркой и Димкой. Тогда они шли так же, как сейчас...