Константин Кропоткин. "Дневник одного г." - всего 99 руб. Закажи прямо сейчас! >>

Герои популярного в середине 2000-х годов сериала Константина Кропоткина - "Содом и умора" возвращаются на Gay.Ru! Роман, признанный в 2007 году "Книгой года" читателями нашего проекта и позже изданный в Германии, не забыт до сих пор.

...Кирыч, Марк и пес Вирус снова с вами по вокресеньям весной 2011 года.

А также - "Русская гей-проза 2010" с "Другими-разными" Константина Кропоткина.

Не Сигизмунд и не Казимир.

"Федот". Потому что не тот.

Мне трудно было его узнать - я видел его всего один раз, давным-давно, при обстоятельствах довольно стыдных. К тому же время сильно его переменило. Он не состарился, а шагнул куда-то в сторону от обычной возрастной шкалы - туда, где количество прожитых лет отпечатывается иным, не рядовым человеческим способом. На первый взгляд Федоту можно было дать не больше сорока, и только потом подкрадывались прочие детали: тонкие мелкие лучики возле мелких же, почти азиатских, глаз, вялая кожа запястья, жесткая старческая посадка головы, словно у обладателя ее в глотке застрял кривоватый штырь.

- Наташенька! - крикнул он, - cделайте-ка нам чайку.

Тетка за стеклянной витриной кивнула, а скоро прозвенел звонок, в полуподвальное помещение студенческой столовой повалил забавный люд: вуз был театральный, дети (а на мой взгляд, эти румяные юноши в рваных футболках, эти расписные девушки-матрешки были именно детьми) самовыражались, как могли.

Осень, новый учебный год, вспомнил я.

Если я о чем-то в этой жизни и сожалею, то только о том, что в нужное время мне не досталось такой пьянящей, полной веселых нелепиц, атмосферы.

- Вы тут часто бываете? - спросил я Федота.

- Люблю творческую молодежь, - вид у него был ухватистый, и это подкупало. Приятно смотреть на человека, который чувствует себя уверенно, на своем месте.

Наташенька, бабища условно моих лет, принесла нам чаю, который обозвала "чаечком", молока, ставшего в ее коралловых устах "молочком", и две "ватрушечки" на блюдце.

- Давайте подождем, когда перемена закончится, - попросил я, - шумно, диктофон ничего не возьмет.

- А давай не под запись, - он упорно говорил мне "ты", посверкивая глазами-точками.

- Чтобы вы потом засудили меня за клевету? - также озорно ответил я, параллельно спрашивая себя, зачем этот благовоспитанный господин ходит в затрапезную студенческую столовку - просто посмотреть или познакомиться?

Я с трудом представлял себе, как Федот преодолевает невидимую стенку, отделяющую молодых от прочих. Стар он, конечно, условно, но для молодежи стары все, кто немолод и неважно, как хороши были массажные салоны, насколько умелы пластические хирурги, и крупен пот на тренировках в спортзале. Скорей всего, любитель творческой молодежи просто смотрит - он любуется, он напитывается молодой энергией, придумывая себе иллюзию, что и сам молодеет от такой близости. Сюжет популярный не только в литературе.

- Вы где-то отдыхали недавно? - сказал я, прежде чем приняться за ватрушку.

- Да, почему?

- Хорошо выглядите.

В ответ он только цокнул языком, будто понукая лошадь. Стал пить свой чай.

- Я тоже недавно отдыхал. Мы в Испанию ездили, - лето прошло, подумал я далее, наступает осень и как-то особенно уместно видеть перед собой ухоженное лицо стареющего мужчины.

- В Барселону? - спросил он.

- Не совсем. Сначала туда, а дальше на юг, в сторону Малаги.

- А я только там зависаю.

Он "зависает", мысленно сделал я в слове нижнее подчеркивание. Немолодой господин "зависает". И где же он зависает, интересно?

Федот был не только моложав. Он еще и изо всех сил молодился, и это было, пожалуй, некрасиво: тяжко и незачем "зависать" в этом возрасте. Их ухоженных "за пятьдесят" не вылепить "за тридцать" - жизнь не скульптор, она, скорее, пресс, утрамбовывающий все подряд во что попало.

Я улыбнулся. Он вопросительно прижмурился.

- Вспомнил тут, - пояснил я, - у меня сосед был. Генерал. Бравый такой вояка. Он когда уходил на пенсию, снял штаны и выставил задницу из окна своего кабинета. Так он обозначил начало новой жизни...

- И что?

Я решил умолчать о том, что после крикливого развода с женой Санин встречался с Зинкой, королевой гейских дискотек. Также, как и о том, что вскоре начисто исчез отставной генерал из поля зрения, как корова языком слизала - и даже певунья-трансвеститка ничего внятного о нем сказать не могла. Где он сейчас? Что с ним? Пляшет ли в клубах в тесной маечке? Увешивается ли перстнями и бусиками?

"Зависает"?

- Ничего особенного, - сказал я, отводя глаза, - в жизни всегда есть место подвигу.

К счастью, опять зазвенел звонок, столовая опустела - остались только мы трое: я, Федот и бабища Наташенька, с невозмутимой миной стоявшая за стойкой. Интересно, куда Федот своих охранниц девал? Не ждут ли его те две девы у входа наподобие мраморных античных богинь?

- Начнем? - я нажал кнопку диктофона, - вы счастливы?

- Так, - сказал он, - выключи. Мы про что говорить собирались?

- Про то, как вы, будучи геем, умудряетесь быть еще и крупным управленцем.

- Счастье-то при чем?

- Вот, я и хочу выяснить, как вы умудряетесь усидеть на двух стульях. Быть у всех на виду и при этом ни в чем себе не отказывать.

- Нет, про счастье не будем, - распорядился он, - а теперь давай. Жми.

Приступили.

* * *

Содом и умора.

Он говорил, а я больше слушал. Я мог бы даже обойтись без уточняющих вопросов: формулировки у Федота были звонкие, литые. Помечая в уме самые сочные фразы, которые потом можно вынести в заголовок, я успевал думать и о совсем другом.

О том, например, что все мы в этом мире - я где-то читал - знакомы друг с другом через шестое рукопожатие. Все мы, в каком-то смысле, друг другу - сожители. Хотим того или нет, мы вынуждены делить общую жилплощадь, приживаться как-то, прилаживаться. Лучше бы без истерик (и как Санин со своей женой жил? а как жила с ним она?), лучше бы по любви, или хотя бы по симпатии. Да, что там? Хватило б иногда и равнодушия - эмоции прекрасной, потому что равной нулю. Сколько крови удалось бы избежать, если б жили люди рядом, бок о бок, хотя бы с холодным носом. Просто жили, просто не мешали б друг другу жить. А с Федотом мы знакомы даже слишком, хотя снова столкнулись уже на другом поле, в другом качестве, много лет спустя.

"Мужичок с ноготком".

- ...а я не принимаю на работу тех, кого не принимает моя душа, - сказал он, вдруг выломав стройный ряд своей речи каким-то странным коленцем.

- То есть вы гомофобов не берете, - уточнил я.

- Да, их, - главным для кокетливых мужчин словам на букву "г" он старомодно подбирал эвфемизмы, - если человек глуп, то обычно во всем.

- То есть если он - открытый гомофоб, то непременно и дурак клинический. А если не дурак, то гниль свою в себе придержит, на всякий случай, - я скорей подумал вслух, нежели сказал, - Интересно, а как вы гомофобов распознаете? Я пока не научился.

- Просто спрашиваю.

- О чем? - я оторопел, - о сексуальных предпочтениях кандидата?

- Да, бывает, спрашиваю, - он смотрел на меня так, будто ждал, что я рассыплюсь перед ним в комплиментах: даже глазки чуть округлил в ожидании.

А какое твое дело? ты ж на работу не в бордель принимаешь, едва не выпалил я.

- Люди должны разделять мою философию жизни, - сказал он.

- И в чем же она заключается?

- Не врать.

- Хорошая философия.

Он оскалился не без самодовольства.

- Скажите, а у вас секретарь или секретарша?

- Мальчик или девочка? - уточнил он, - девочка, Снежана. Девочки лучше работают. Они выносливей.

Я представил грусть той Снежаны, которая, должно быть, хороша собой, и платьев декольтированных у нее целый шкаф, а толку никакого. Целлулоидный Федот вежлив с ней, но не более того. Все, как надо. Он держит свое при себе. Ничего не сулит, никого не обманывает.

- Вот, вы - умный человек, - неожиданно для себя самого произнес я, - скажите, если у вас на глазах кого-нибудь обманывают. Ну, в личном смысле. Банальная, в общем, измена. То как правильней поступить? Рассказать ему об обмане или пусть барахтается в неведении?

- Он твой друг? - внимательно посмотрел на меня Федот.

- Нет. Но хороший парень. Очень хороший.

Он сделал несколько задумчивых глотков из своей кружки.

- Лучше не дергаться. Сам все узнает, когда придет срок.

- А если не узнает?

- Тем лучше для него, - он ухмыльнулся, - если ты про то, зачем я жене признался, так мне кое-кто помог.

Я не захотел уточнять, кто этот "кое-кто", но уши заполыхали...

Давным-давно, лет десять тому назад, нас с Кирычем на какое-то торжество позвала его начальница (тогда еще не бывшая). У нее был большой дом, а в доме том - оранжерея, а в оранжерее - удобная лавочка, где я, утомившись, хотел спрятаться от толпы, а вместо этого выставил себя на всеобщее оборзение: захмелевший муж начальницы рассказал мне, что проходит по тому же ведомству, что и я, стал водить по моему плечу полированным ноготком. Супруга его вышла показать гостям тропические дерева новой оранжереи, не вовремя вышла; получилось некрасиво.

В нашей семейной хронике он получил прозвище "мужичок с ноготком". А теперь, вот, "Федот".

- И нельзя было промолчать? - спросил я. - Сделать вид...

"Как выглядит типичный русский гей? - принес мне Марк недавно шутку. - Это женатый мужчина с двумя детьми".

- Она - мой лучший друг, - сказал Федот, - а с друзьями так не поступают.

- Но еще она женщина.

- Она - умная женщина...

И сама бы обо всем догадалась, договорил я за него в уме. В общем, у Федота не было выбора.

- ...красивая. Представь, мы женились по любви. С собой-то я уже позже разобрался.

Как все интересно бывает! Вот, живет тот Федот. Женится по любви, дом заводит. Строит совместную жизнь - а тут хрясь! - подлянка судьбы, понимает он, что не с того он берега, а супружество лучше бы переформатировать в товарищество. Как знать, в какого невротика-психопата я бы превратился, доведись мне пережить такое...

- И в каких вы сейчас отношениях?

- Говорю же, мы друзья. У нас взрослая дочь.

- А дочь знает?

- Спросит - скажу.

- А она не спрашивает?

- Хочет в Англии учиться, - произнес он.

Я выключил диктофон, понажимал на кнопки, стирая без следа, наверное, самый сенсационный диалог в моей журналистской практике.

С меня хватит.

* * *

Дневник одного г.

Федот не врал нагло, как иные, не вихлялся, привирая, как некоторые, и, чувствуя странную в чужом человеке откровенность, мне все меньше хотелось о нем рассказывать.

История Федота не годилась для статьи. Его история годилась, например, для повести - о том, что свободным можно быть и в несвободной стране, о том, что свободу не дают и не дарят, не приобретают и не получают по наследству.

- Все окей, - сказал он, подытоживая свою речь, давая понять, что все более, чем просто "окей".

В его словах мне почудилось что-то вроде решимости камикадзе (или азиатские глаза виноваты?): он должен бы понимать, что, выставив из окна кабинета свой голый зад, может рассчитывать на отставку, на право носить бусики не только по выходным...

Не будет ли мне потом стыдно (а у стыда длинное эхо), когда весть разнесут, приумножат, приврут, изгваздают, как сплошь и рядом случается в наши интернет-времена? Не будет ли многие годы позже преследовать меня этот морок: приличного господина немолодых ухоженных лет со свистом и улюлюканьем вымазывает в дегте и перьях?..

- Знаете, что, - убирая диктофон в сумку, сказал я, - не буду я про вас ничего писать. Извините.

- То есть как это? - он опешил.

- А почему бы вам не завести себе в Интернете блог?

- У меня есть, - сказал он чуть не с обидой.

- Тем лучше. Вы хотите высказаться, я вижу. Так сделайте это сами. Зачем вам посредники? Зачем вам - я?

- Это что ж, я что ль о встрече просил? - он чуть придвинулся к столу, закрывая от меня свет.

Я только руками развел.

- Извините. Я только сейчас сообразил, что ничего хорошего из нашего разговора не выйдет.

Чай мы выпили, ватрушки съели.

- Слушай-ка, а вот я сейчас один звонок сделаю, всего один, и...

- ...и мое начальство будет крайне мной недовольно, - подхватил я, - только прошу, вы соврите что-нибудь пострашней: дебоширил, оскорблял, домогался, в конце концов.

Он рассмеялся громко и на удивление очень молодо. Загоготал даже, а не засмеялся.

- Зачем? - спросил он затем.

- Чтобы наконец-то уволили. А то надоело. Занимаюсь черт знает чем. Сколько можно? - сказал я, додумав (и прозорливо), что свое штатное редакторское кресло и хорошую зарплату в экспертном журнале я покину по собственной воле.

Права толстуха Манечка, бросившая нелюбимого красавца ради бухалтера, скучного и любимого - жить лучше так, как душа велит. К счастью ближе.

Федот щелкнул ноготком по пустой чашке.

- Богема, - произнес он.

В его голосе я явственно расслышал завистливые нотки.

Что-то изменилось, а что-то осталось прежним. Он называл меня "богемой" и при нашей первой встрече много-много лет тому назад. И только теперь я понял, что он имеет ввиду.

Он хочет быть свободным, а легкость, с которой я могу сорваться с насиженного места, якобы указывает, что я свободней, чем он.

Не прав тот Федот: свободу не дают, ее зарабатывают, каждый день и час работая над собой, каждый день и час спрашивая себя, а правильно ли живу, а хорошо ли поступаю...

Безответственность это, а не свобода.

Федот свою свободу заработал, а я пока нет.

- Ну, давай, - потребовал он.

- Что?

- Домогайся... - он улыбнулся, делая вид, что пошутил, но глаза его словно маслом покрылись, - Сколько времени потеряли.

Мне едва хватило сил, чтоб не закудахтать от смеха.

Так и сошелся последний паззл в этой странной истории. Сюда Федот приходит не только ради "посмотреть", сообразил я, он - из охотников. В вечном поиске, вечно на взводе. Профессиональный снайпер.

Тогда, в оранжерее, я оттолкнул его руку, и был готов наговорить ему гадостей. Теперь я стал умней.

- Да, жаль. Не представился нам такой случай, - произнес я со всей возможной теплотой, - Но если бы случай представился..., - про себя договаривая, что "случая" не будет никогда, и он, будучи человеком неглупым, наверняка это понимает, но будучи еще и альфа-самцом, отметит только указание на возможность, на вероятность, на предполагаемую податливость предполагаемой жертвы. Мне не жаль было дать ему эту иллюзию - пусть ставит он воображаемый крестик в своей галерее трофеев. Какие же дураки бывают эти альфа-самцы, нет, ну, ей-богу...

Я ушел, а он остался. Скоро должна была закончилась еще одна пара, столовую скоро снова наводнит творческая молодежь.

Думая над всем этим, предъявившим себя так неожиданно и так нелепо, я незаметно для себя спустился переулком к метро, проехал на эскалаторе вниз в подземелье. Как вы думаете, кого я встретил внизу, на краю платформы? Кого я опять там встретил?

Накаркал. Это так называется.