Константин Кропоткин. "Дневник одного г." - всего 99 руб. Закажи прямо сейчас! >>

Герои популярного в середине 2000-х годов сериала Константина Кропоткина - "Содом и умора" возвращаются на Gay.Ru! Роман, признанный в 2007 году "Книгой года" читателями нашего проекта и позже изданный в Германии, не забыт до сих пор.

...Кирыч, Марк и пес Вирус снова с вами по вокресеньям весной 2011 года.

А также - "Русская гей-проза 2010" с "Другими-разными" Константина Кропоткина.

- А ты похорошел, - сказал я утром, толкаясь с Марком в прихожей.

Пока мы с Кирычем катались по испанскому побережью, Марк прочесывал магазины: гардероб его за неделю нашего отсутствия сильно переменился - и это после всех заверений, что одежду следует покупать только в Европе, ибо Москва "дико дорогая", и даже у хороших "байеров" не купишь чего-нибудь приличного за пристойные деньги.

- Ты стал непристойно много зарабатывать?

- Тебе какое дело?! - сказал Марк с резкостью для себя неожиданной.

А факты говорили лучше всяких слов: этот заплатаный пиджачок нитками наружу, эти штанишки-дудочки, эти синие туфли с красными каблуками Марк купил недавно, а не вынул из какого-нибудь чемоданного небытия. Он нравился себе в этом наряде, и наряд этот был новым - только на свою новейшую версию смотрят в зеркало с таким восхищенно-удивленным любопытством.

Мой комментарий, сделанный вскользь, его почему-то разозлил. В прежние годы он также злился, когда я указывал ему на якобы редеющие волосы или мнимые морщины.

Вывод - больная мозоль.

Марк убежал, а мне оставалось только руками развести...

...чтобы пару минут спустя руки воздеть. В негодовании.

На деревянной скамейке в прихожей, в куче бумаги, приготовленной на вынос, я случайно увидел конверт - один из нескольких конвертов, которые Кирыч опустошил накануне вечером. Но фокус был в том, что на конверте значилось мое имя.

Он вскрыл письмо, адресованное мне. Вскрыл и скрыл. И я не знал, что было хуже.

У меня тоже есть больная мозоль (а у кого их нет?). Я не выношу, когда кто-то сует нос в мои вещи. Никаких отступлений от этого правила не предусмотрено; если есть нечто, что я считаю нужным хранить в личной папке, то это только мое личное дело.

Психоаналитичка, к которой я еще не передумал ходить, считает, вроде, что виновата душевная травма.

- Посттравматический синдром, - тем же вечером, лирически, немного пришепетывая, вывела женщина-оглобля, - возникает не только у людей, переживших войну. Это могут быть переживания разного рода - смерть близких, например, любовный разрыв.

Конкретно меня она в виду, конечно, не имела. Наши с ней беседы напоминают общение кошки с собакой: я лаю что-то о каких-то весьма конкретных делах и заботах - сходил, пошел, подумал. А она в ответ мурчит нечто абстрактное, относящееся к моим словам очень косвенно, и только уйдя уже, закрыв за собой дверь, начинаешь догадываться, что же она хотела сказать.

Итак, мои болезненные точки возникли вследствие постравматического синдрома. Что за травма - мне и без женщины-оглобли понятно.

И Кирыч в курсе. А потому мог бы быть и понежней.

- Случайно вышло, - сказал он, когда я фурией влетел в спальню и в ярости затряс перед ним конвертом.

- Что это? Как это называется?

Названия своему поступку он не нашел, да и не особенно старался. Сделав на миг паузу, он продолжил процесс одевания - только майку, прежде чем прикрыть ее рубашкой, поддернул порезче обычного.

- Ты случайно взял письмо, увидел мое имя, распечатал, прочел. И мало того! оставил мне на память конверт. Какая заботливость!

- Да, - сказал он без выражения, - Надо было выбросить. Не успел.

- Слушай, это свинство! Я же не лезу в твои вещи...

- И пожалуйста. Мне нечего скрывать, - натягивая штаны, сказал он.

- Это мое частное пространство! - завыл я гиеной. - Никто не имеет права вторгаться в мое частное пространство! Это оскорбление доверия!

- Да? - бровь дрогнула, а лицо осталось невозмутимым.

- Это нечестно!

- А кто здесь говорит о честности?

- А если я возьму и... - мне хотелось изобразить, как подло я могу вторгнуться в интимную жизнь Кирыча, испоганить ее своими грязными сапожищами, но подходящего примера привести не смог.

Кирыч был открыт всем ветрам - его больную мозоль мы с Марком прикончили лет десять тому назад. Это была кружка его покойной матери. Тогда у него даже случился кризис среднего возраста (по счастью, не затяжной).

Теперь наступил мой черед.

- Я не понимаю! Я просто не понимаю! - фыркал я чайником. - Это же элементарные вещи. Порядочные люди не читают чужих писем.

- А мы разве чужие?

- Но это же моя, а не твоя жизнь?! Как можно?

- Тебе не нужно этого читать.

- Я сам решаю...

- ...просто прими к сведению, - Кирыч открыл шкаф, начал перебирать галстуки, но затем крякнул, захлопнул дверцу и вышел из комнаты.

Доконать можно и молчуна - уж я-то знаю.

Кирыч отсутствовал какое-то время, а вернулся с закатанными рукавами рубашки. В руке он держал комок бумаги, измазанный в чем-то буром.

- На, - он запустил комком в меня, в отупении сидевшего на кровати.

- Из мусорки что-ли? - повертев, брезгливо принюхавшись, спросил я.

- Ты же хотел читать - читай, - он хотел снова взяться за галстуки, но, поглядев на руки, зачертыхался и снова вышел.

Я прочел. Бумажка воняла - в этом не было никаких сомнений.

* * *

Содом и умора.

- И как это называется? - мы с Марком разговаривали по телефону. Я на работе, он - черт знает где.

- Это называется моббинг, - сказал Марк, - а еще сталкинг. В Европе за такое в тюрьму сажают.

- Вот уж... - я не поверил, - за анонимку с оскорблениями - и в тюрьму?

- Ну, только если очень сильно... как это... террорируют.

- Терроризируют.

- Звонят, пишут, вторгаются.

- Да, вторгаются, - сказал я, вспомнив караваны посторонних в нашей квартире: вначале Манечка с любовником, затем новоиспеченная поломойка.

- Хорошо, что у нас собака есть. Она охраняет наш покой.

- Слушай-ка, а куда вы ускакали так рано? Ты, да в полвосьмого утра...

- У меня встреча.

- А собака зачем?

- Нельзя же ему весь день под замком сидеть. Это вредно.

- Рандеву?

- Говорю же - проект. Работы много. Надо креативить. Скажи, а у тебя есть недруги?

- Серьезных, вроде, нет.

- Кто тогда пишет?

- Да, мало ли кто? Ты нашу соседку-генеральшу вспомни? Она спьяну такое наваляет - чертям в аду будет тошно.

- Думаешь, Томочка?

- Вряд ли. Письмо без ошибок написано, а грамотность - не ее добродетель. На такое кто угодно может быть способен. Помнишь Зюзина, коллегу моего бывшего? На вид - тихоня тихоней, воды не замутит, а сам... Слушай-ка, креативщик, а не ты ли анонимки строчишь? При твоей ботанической внешности... В тихом омуте...

- Какой ты ужасный человек можешь быть. Хоробал-щит.

- Мне шлют оскорбительные письма, а я же еще и ужасный.

- Я тебе сейчас скажу что-то, а ты только не обижайся, окей?

- По мозолям пройтись решил? - этим днем мысль о больных местах была все-таки главной.

- Если ждать плохого, то оно обязательно случается. А надо ждать хорошего. Если ты к людям с любовью, и они к тебе будут также.

- То есть это я виноват, что мне пишут анонимки.

- Нет, я, конечно, не в этом смысле, но... вот, Ларс мне всегда говорил, что глупые ищут причину в других, а умные в себе...

Ох, уж этот Ларс. Иностранный покойник у Марка просто на все случаи жизни. Чуть что - "а Ларс сказал...", "а Ларс считает...". Непонятная какая-то история.

- Я, конечно, понимаю твое состояние, ужасные бывают люди, даже страшно жить, но...

Я тихо засвистел. Громкие звуки в офисе возбранялись; в журнале, тиражирующем экспертные мнения, любили шепотливую сосредоточенную работу, так что и смеятся приходилось не совсем естественным образом: писком, мычанием, или, вот, свистом.

- Неужели ты думаешь, что меня, в мои не очень молодые годы, можно пронять какой-то анонимкой?

- А я бы обиделся, если бы мне гадкие письма корреспондировали.

- Зажился ты в своих европах, изнежился. Если раздражаться на всякую ерунду, то лучше уж сразу напялить саван и ползти к кладбищу.

- А, вот, Киря говорит...

- Ах, так он тебе рассказывал?!

- Это я ему рассказывал. Знаешь, уже сколько раз присылали? Штук пять уже. Устал прятать.

- Ну, да. Ну, хорошо. Кто-то желает мне зла. Не поленилась сволочь даже на бумагу и конверт. Не очень приятно, конечно, но... - я фыркнул, - не для того я потратил кучу денег на отпуск, чтобы из-за какой-то бумажки снова доходить до ручки. Я слишком себя люблю.

- А я и не знал, что ты эгоист... - сказал Марк.

Я присвистнул:

- Еще какой. Взрослею.

* * *

Дневник одного г.

- ...я такое не люблю, - рассказывал я тем же вечером, сидя в глубоком кресле, - Если хочешь что-то узнать, спроси - и я отвечу.

- Понимаю.

- Пунктик такой. Я даже причину знаю.

- И какая же причина, на ваш взгляд? - спросила она, глядя в окно, словно и не ко мне обращаясь.

Я пошевелился в кресле. Сделанное из кожи, оно поскрипывало, и мне казалось, что я сам издаю этот странный тараканий звук.

- В старших классах отчим нашел мой дневник и пошел с ним в школу. По его мнению, школа должна была что-то предпринять.

Она посмотрела на меня, выжидая. Если телом она напоминала оглоблю, то в лице ее остроносом было много от птицы.

- ...школа предприняла, - продолжил я, - Выпускной я встретил в звании мальчика для битья.

- Вы подверглись издевательствам?

- Ну, писали всякую дрянь, пару раз поколотили.

- У вас было непростое время.

- Зато полезное. У меня не было никаких сомнений, что из этой клоаки надо делать ноги. Таким, как я, надо жить в больших городах, где проще спрятаться. И вот... - я развел руки, - ... живу. Я здесь, а они - там. У меня все хорошо, - ага, "хорошо", мелькнула мысль; а сам анонимки получаешь, а сам закатываешь истерики близким, а сам вынужден ходить к психоаналитичке и вытряхивать перед ней свои затхлые воспоминания.

- Какие у вас сейчас отношения с отчимом?

Я удивленно посмотрел на нее, но увидел не глаза, а только резкий профиль. Она снова глядела в окно.

- Какие у нас могут быть отношения? Никаких.

- А с мамой?

- Присылаю деньги. Поздравляю с днем рождения.

- И все?

- А что еще я должен? У нее есть муж. Она свой выбор сделала.

- У вас есть братья, сестры?

- Нет. Я один.

Она посмотрела на меня, слегка наклонив голову и тем самым будто желая что-то сказать.

- А где она была, когда я на перемены выйти боялся, а где она была, когда мне сломали зуб? Она была с мужем. Пусть с ним и живет, - кресло подо мной согласно скрипнуло.

- Вы не встречаетесь.

- Нет.

- И не хотите?

- Зачем? Так всем лучше. У нее есть супруг, который воды, как приспичит, подаст. Он - конь здоровый, всех переживет. Не пьет, не курит, спортом занимается. Любит себя, как и все прирожденные мерзавцы.

- Но у нее есть и сын.

- Да, есть. Думаю, она даже о нем рассказывает подружкам что-нибудь милое: показывает мои фотографии, журнальчики с моим именем сует.

- Как у нее со здоровьем?

- Здорова, вроде бы.

- Странно, в пожилом возрасте всегда что-то болит. Это нормально.

- Такой человек.

- А у вас не возникает желания написать ей?

- О чем?

- Что делаете, где были, что купили. Какие-то бытовые мелочи.

- У нее даже компьютера нет.

- Есть и обычная почта.

- Чтобы мое письмо прочел этот мерзавец?

- Недавно, - она сплела воедино свои длинные пальцы, - прочла одну книгу. Пустяковую, в общем-то, но одна мысль мне понравилась, - она посмотрела в окно, оно оглоблю с головой птицы отчего-то больше интересовало, - Когда человек уходит, то больше всего коришь себя не за сказанное, а за то, что могла бы сказать, но не успела.

"Корифь" - произнесла она. Смешная.

- Может быть, - я с усилием выпростался из кресла, - Извините, мне пора.

- Хорошо. На сегодня, наверное, хватит, - она посмотрела на часы. До следующего клиента успеет чайку тяпнуть, плюшку поклевать - или что там кушают в перерывах женщины-птицы?

- До встречи.

Я пожал плечами и ушел.

Письмо написал в тот же день, поздним вечером. От руки, чтобы было честней. Просто взял и написал. Сколько ж можно жить с этой больной мозолью.