Константин Кропоткин. "Дневник одного г." - всего 99 руб. Закажи прямо сейчас! >>

Герои популярного в середине 2000-х годов сериала Константина Кропоткина - "Содом и умора" возвращаются на Gay.Ru! Роман, признанный в 2007 году "Книгой года" читателями нашего проекта и позже изданный в Германии, не забыт до сих пор.

...Кирыч, Марк и пес Вирус снова с вами по вокресеньям весной 2011 года.

А также - "Русская гей-проза 2010" с "Другими-разными" Константина Кропоткина.

Так скучно, что лучше бы и не знать. Ску-учно - и так тысяча пятьсот раз.

- Восемьдесят процентов американских девочек сидят на диете, - прочитал Марк с экрана. - Представляешь? Уандефул!

- Зачем они сидят? - вяло спросил я. - Какой вандерфул их посадил?

- Чтобы хорошо выглядеть. Здоровой быть. Жить долго, - сказал Марк не совсем впопад и не очень уверенно.

- Ты хочешь сказать, что здоровые красавицы не умирают никогда, - подытожил я.

Марк сидел на диване со своим компьютером, а я подрыгивал ногами, валяясь в кресле перед беззвучно моргающим телевизором. У нас был рядовой вечер.

Вечер был без Кирыча - тот спать ушел. Выпил пива, как всегда бывает у него после спорта, и ушел. А мы остались. Болтать и подрыгивать.

На ковре перед телевизором еще и Вирус почивал. Была и псу убогая идиллия.

- Умирают, конечно, - сказал Марк. - Мерилин Монро же умерла.

- Очень разумно с ее стороны. Если б не умерла, то одним мифом было б меньше. Она бы еще раз пять вышла замуж и развелась, сыграла б в сотне плохих фильмов, побила бы очередного любовника гитарой-укулеле, сама получила пару фонарей, съездила в Марокко и на Багамы, переспала с парой-тройкой президентов и боксеров, обрюзгла, подстриглась, поболела, задружила с геями, занялась благотворительностью, накаталась бы вдоволь в кресле-каталке. И все. Весело пожила бы, а мифа бы не было.

- Почему это? - спросил Марк, который не всегда поспевает за моими мыслями.

И Вирус в унисон любимому из хозяев гавкнул. Поставил мне на вид: не гоже, мол, языком-то зазря трепать.

А мне хотелось. Еще, как минимум, тысячу двести раз.

- Чтобы стать мифом, надо вовремя умереть, - сказал я. - Лучше рано, на взлете славы. Или... - я задумался, - можно, как Модильяни - вначале умереть, а потом прославиться.

- Он художник? - уточнил Марк.

- Да, не кукольник, - сказал я и не сумел сдержать вздоха.

Вообще-то, я был разочарован. Скучно открывать скучные тайны. Лучше бы их не открывать. Лучше б умирали они вместе с владельцами, а мы могли бы воображать себе что-то прекрасное. Что красавицы живут вечно, что здоровье - гарант бессмертия...

Глупости, от которых веселее жить. Ногами дрыгать.

* * *

Дневник одного г.

Антон сказал, что у покойного Андрюшки была "любопытная история".

Было что-то очень правильное в том, что записной московский модник и моды знаток позвонил мне, когда я был в раздевалке. Меж дребезгливых кабинок, в декорациях умеренной красы, в окружении мужчин статей весьма скромных я разговаривал с человеком, для которого одежда, внешность - look - были не функцией, а смыслом. "А в петлице у него сейчас пурпурная бутоньерка", - подумал я, глядя на увесистый леопардовый зад полуголого юноши, копавшегося в своем пластиковом кульке.

Юноша-туша, согнувшись над скамейкой, хрустел пластиком, а, вот, тайны, которые поведал мне Антон, не хрустели.

И в этом было что-то неправильное.

- Дарование определенно б ы л о, - сообщил Антон, - его изделия пользовались спросом. Более того, в этой сфере у него было некое реноме.

Я поморщился нелюбимому слову. Сейчас все у всех "некое": некие люди совершают некие действия, неким образом формируя себе некое реноме.

- У них там еще и сфера есть? - спросил я.

- Конечно. Вы разве не были в Манеже? - Антон сообщил, что совсем недавно прошла международная выставка; там кого только не было, и что только не показывали, - Много русских, конечно, но также японцы, немцы, американцы...

Я сидел, слушал, понимал.

В принципе, тайное увлечение Андрюшки отвечало всем статям тайны: оно представляло погибшего портняжку новым образом, более того - "у него было некое реноме". Но не было в том ни яркой сочности, ни особой выпуклости, ни нового объема. По голосу Антона можно было понять, что ему эта история "любопытна", а мне, вот, почему-то вспомнилась соседка: полоумная генеральша Томочка, будучи бывшей парикмахершей, и на голове имеет выжженое пух-перо.

Скучное следствие явной причины.

Ах, почему бы той же Тамаре не быть серийной убийцей?! забилась занятная мысль под мерный, выверенный говор Антона. Томочка и повод имеет: несколько лет назад ее бросил муж-генерал, ушел из дома, а она ополоумела. Могла бы взять саблю бывшего мужа и начать крушить несправедливый мир, но вместо этого она просит звать ее "Томой"; и без того тощая села на диету, накупила себе брючек фасона "вторая кожа", сумочек с висюльками и розовых телефонов. А очень скоро, я уверен, Томочка превратится в "Тамару", а точнее в "Тамару Ивановну": поняв, что второй молодости не бывает, начнет свечки ставить, шипеть в церквях на нерадивых прихожанок, которые не в том пришли, не так встали, не там расшибли себе в моленьях лоб.

Подружка Лилька (она, кстати, верующая, но у нее с богом, к счастью, интимный диалог) недавно рассказала мне "трагическую" историю одного ее коллеги, который жил-был в Москве, затем уехал в родной сибирский город, а там сейчас пьет и дерется. "Жалко. Он талантливый, - сообщила Лилька, выпучив глаза в неизбывной тоске, - А еще... - тут она стыдливо споткнулась, - ...про него говорят, что он - "цвета неба". Поддержки у меня Лилька не нашла, я сказал, что таких историй знаю неисчислимые тыщи, и не вызывают они у меня никакого сочувствия. "Хочешь превратить свою жизнь в ад небесный, значит, лучшего и не заслуживаешь", - отрезал я. Лилька сказала, что я - недобрый, пообещала, что поставит свечку. Не то за меня, не то за ее драчливого знакомого, путь которого был уныл в своей предсказуемости.

Самое грустное открытие в жизни состоит в том, что люди упорно оправдывают наши ожидания.

Тайна, которую я благодаря Антону для себя открыл, была нехитра. Покойный Андрей был кукольником. Он малевал самодельным куклам лица, наряжал их, причесывал.

Всего-то.

Хорошо хоть, что заодно я узнал, откуда у трансвеститки Лизы эти чудные марионетки на стенах. Понятно стало и то, кого так сильно напоминала мне сама Лиза в своих эксцентричных нарядах - бывшая десантница, а ныне сотрудник задрипанной библиотеки, выглядела гротескной куклой увеличенной до человеческих размеров.

Всего-то. Кого этим сейчас удивишь?

- Лучше бы он был наркобароном, - в сердцах сказал я Антону.

- Как знать, - ответил тот. - Может, и был, - на этом расстались.

Я начал одеваться. Кстати, записного модника я слушал голышом, сидя на полотенце и глядя, главным образом, себе в исчезающий пупок.

* * *

Содом и умора.

- Чего еще в Интернете бесполезного пишут? - спросил я Марка.

Унылая идиллия все не кончалась. Спать ложиться было рано.

- А что конкретно тебя интересует? Там же много всего. Не могу же я так...

- Ну, например, я согласен на рассказ про чудо: про то, как отвалилась унылая холстина с намалеванным очагом, а там обнаружился театр. Или хотя бы кукла с золотым ключиком.

Марк вздохнул.

- Надо Масе позвонить.

- А что с ней?

- Знаешь, как она куколок любит.

- Куколка любит куколок. Логично, в общем-то. И что?

- Ей интересно будет. Ты же сам говоришь, что Андрей какие-то фигурки ценные производил.

- Он творил, а не производил, не плюй творцу в его мертвую душу.

- Кто это плюет? Это ты плюешь.

- Я не плюю.

- Плюешь, я знаю, у тебя же по лицу все видно.

С ковра поднял голову Вирус - свары он любил и сам в них с удовольствием участвовал.

- Как ты думаешь, когда начинается кризис среднего возраста? - спросил я.

- Лет в сорок, наверное, или в пятьдесят. Не знаю.

Поняв, что перепалка отменяется, пес снова зарыл кудлатую морду в ковровый ворс.

- А как определить, кризис или просто дурной нрав?

- Внезапно должно быть, - предложил Марк, - Как любовь.

- Какая-то мазохистская конструкция. Кризис, как любовь.

- Да, - Марк отставил свой компьютпер на диван и посмотрел куда-то под потолок. - Внезапно видишь человека и понимаешь, что он создан для тебя, и тебя несет огромное прекрасное чувство.

Я поморщился:

- Ты про кризис или про любовь?

Марк не слушал.

- Видишь и все понимаешь. Щекотно только как-то. Хорошо, так.

Почему? мысленно вскрикнул я, почему я обделен этим талантом, каждое чувство проживать, как первое и единственное, и всякий раз быть готовым к новому-первому-единственному? Почему выдан этот редкий дар не мне, рыжему умнику, а ему, белокурому дурню, у которого нет ничего, кроме его компьютера, но который живет и не тужит - он уверен, что все будет хорошо, потому что иначе быть не может.

Почему?

А тут и мобильник задрынькал.

- Да, это я, помнишь? - произнес голос неявно знакомый - Я. Мы с Андреем, помнишь? На даче еще вместе отдыхали. И раньше еще... - он сделал паузу, и я его узнал; у меня, оказывается, даже номер его сохранился, хотя я ни разу ему не звонил; какой только чепухи мы не сохраняем в своих телефонах. В принципе, пометка "sexy", которую я когда-то спьяну сделал - это ничто иное, как надгробный камень ненужным и бессмысленным надеждам. Я взял у чужака номер, я дал ему свой, а затем понял, что не то, не так, противно, буэ. Мог бы и забыть, но след остался - и вылезло из электронных глубин нежеланное чудо.

"Аркаша" - я, вроде, так надумал его называть.

- Да, я понял. Постараюсь, - дослушав, я нажал на кнопку "отбой".

- Это кто? - спросил Марк.

- Дружок.

- Чей дружок?

- Покойника. Его взяли где-то на вокзале. Обвиняют в убийстве, а он не виноват. Так он говорит, по-крайней мере.

- Террибле. А ты при чем?

- Не знаю, - соврал я.

Я должен был подумать.