I

Двери десятка номеров отеля в Коста-Верде, недалеко от Акапулько, выходили на длинную южную веранду, и перед каждой дверью с сеткой висел гамак. Из всех десяти номеров были заняты лишь три, потому что в Акапулько было межсезонье. Зимний сезон, когда в Акапулько устремляются иностранные туристы космополитического толка, месяца два как закончился, а летний сезон, который предпочитают обыкновенные мексиканские и американские отпускники, еще не начался. Три остававшихся в Коста-Верде гостя были из Штатов: двое мужчин-писателей и мисс Эдит Джелкс, учившая девочек искусству в епископальной школе в Миссисипи, пока с ней не случился нервный срыв и она не оставила преподавание ради изысканного бродяжничества, обеспеченного наследством в двести долларов ежемесячно. Старая дева лет тридцати, мисс Джелкс была хорошенькой блондинкой с печальным и по-старомодному утонченным лицом. Она принадлежала к истинному, но захудалому южному роду, последние поколения которого выродились в две противостоящие ветви: либидо первой патологически раздулось, тогда как либидо другой как будто совсем усохло. Семейная собственность частенько подвергалась скандальным разделам и приходила в упадок. К тому же не все члены семьи отличались крепким здоровьем. Среди них процветали нервные болезни и таланты, были пьяницы и поэты, одаренные художники и сексуальные выродки, поэтому фанатически добропорядочным и чувствительным старым дамам обоего пола приходилось жить под одной крышей с родственниками, в которых они видели чудовищ. Эдит Джелкс не принадлежала к распространеннейшим ветвям этой семьи, и из-за этого ей было особенно трудно обрести внутренний покой. Вероятно, ей повезло в том, что она смогла направить свою не совсем здоровую энергию на занятие живописью. Ее картины были оригинальны, и, возможно, в будущем им предстояло быть замеченными, но пока, оставив преподавание, она совмещала живопись с путешествиями и старалась победить свою неврастению, заводя новых друзей в новых местах. Не исключено, что в один прекрасный день ей как художнику или как личности, или как художнику и личности вместе, удастся выйти на сияющие просторы. Пока же лет пять-десять предстояло одолевать грозовые тучи ученичества и выжидательный мрак непризнанности. И еще очень важно вовремя услышать доброе слово. Все, в сущности, зависело от ближайших двух лет. Итак, Эдит Джелкс требовалось теперь доброжелательное участие, и отсутствие такового в Коста-Верде грозило ей бедой.

Внешне мисс Джелкс была похожа на изысканно-элегантный чайничек, и никому бы в голову не пришло, что она умеет по-настоящему кипеть. Из-за хрупкого сложения она то и дело уменьшала кольца и браслеты, чтобы они были ей впору. Со своими огромными прозрачно-серыми глазами, нежным облаком светлых волос и постоянным выражением слегка уязвленной робости на лице она не оставалась незамеченной незнакомцами, тем паче что умела одеться под стать своему неземному облику. Светлые волосы всегда украшал цветок, а вырез холодноватого белого платья оживляла брошь причудливой формы. Мисс Джелкс любила драматический контраст холодных и теплых тонов: алое пятно на снегу могло бы стать символом ее собственной внутренней неустроенности. Входя в ресторан, в театр, в картинную галерею, она слышала или воображала, что слышит негромкий одобрительный шепоток. Это было для нее важно, потому что внушало необходимый покой. И вот теперь, когда из всех гостей в Коста-Верде остались лишь она да два молодых писателя - неважно, каким одновременно спокойным и выразительным был ее облик, одобрительных шепотков слышать было не от кого. Молодые писатели не выражали ничего, кроме удивительного безразличия к мисс Джелкс. Они едва удостаивали ее легким поворотом головы, когда она появлялась на той или иной из двух веранд,

где они лежали в гамаках или сидели за столом, вечно погруженные в тихую беседу, недоступную для чужих ушей, и их отклики на ее дружеские кивки или приветствия по-испански лишь с большой натяжкой могли сойти за вежливые.

Мисс Джелкс не была приучена к такому небрежному отношению. Самым приятным в путешествиях она считала ту необыкновенную легкость, с какой ей удавалось заводить новые знакомства, куда бы она ни попадала. Прекрасная собеседница, она обо всем могла говорить непринужденно и остроумно. Посетив за последние шесть лет многие места, мисс Джелкс обрела бездонный источник всевозможных историй и забавных анекдотов, ну и, конечно же, для угощения новых знакомых с ней всегда была бесконечная хроника Джелксов. Поскольку бывшей учительнице хватало денег, чтобы останавливаться в отелях и пансионах, посещаемых людьми интеллигентных профессий, художниками и писателями, а также профессорами в отпускной год, до самого последнего времени она не испытывала недостатка во внимательной аудитории. Но в теперешних обстоятельствах самым разумным, с точки зрения мисс Джелкс, было уехать в мексиканскую столицу, где у нее завязалось много случайных и приятных знакомств в американской колонии. Почему она этого не делала и продолжала жить в Коста-Верде, оставалось непонятным даже ей самой. Помимо отсутствия подходящего общества, начали сказываться и другие последствия долгого пребывания в одном месте. Во-первых, ей разонравилась еда, во-вторых, хозяйка отеля начала дерзить, в-третьих, уборка стала менее тщательной, да и в живописи мисс Джелкс стало проявляться ее беспокойство. Все говорило о том, что пора уезжать, и тем не менее она не трогалась с места.

Самой себе мисс Джелкс не могла не признаваться, что охотится на молодых писателей, вот только она не понимала, зачем это делает.

Для своей студии она облюбовала южную веранду, где писатели работали по утрам на портативных машинках, то выключая, то включая транзисторы, когда устраивали перерывы, однако дружеского творческого союза, несмотря ни на что, не получалось. Зато мисс Джелкс обрела привычку метать в сторону писателей взгляды с той же частотой, с какой они метали взгляды на ее творения, однако на нее они не смотрели, и несостоятельность собственных творческих усилий постепенно стала раздражать ее. Тогда она отставляла кисти и принималась писать пальцами, с нетерпеливой силой кидая и размазывая на полотне краску. Время от времени мисс Джелкс поднималась со своего места и словно в задумчивости приближалась к писателям по длинной веранде, но в этих случаях они переставали писать и вперяли пустой взгляд в бумагу или в пространство, пока она не удалялась на приемлемое расстояние, а однажды писатель помоложе повел себя так грубо, что вытащил бумагу из машинки и положил ее на стол текстом вниз, словно заподозрил, что мисс Джелкс будет читать из-за его плеча.

В тот же вечер она отплатила им, пожаловавшись хозяйке на их радио, которое де слишком громко орет и мешает ей спать по ночам, во что она сама отчасти поверила, однако ее жалоба ничего не переменила ни в поведении молодых людей, ни в громкости и длительности звучания радио, разве что наутро писатели уселись завтракать за другой стол, подальше от нее.

Мисс Джелкс уложила чемодан, решив утром обязательно уехать, однако любопытство в отношении двух писателей, особенно того, что был постарше, настолько ее захватило, что ни здравый смысл, ни врожденное чувство собственного достоинства ничего не могли с ней поделать. Непосредственно под скалой, на которой расположился отель, был небольшой частный пляж для гостей. Оберегая свою белую кожу, мисс Джелкс купалась лишь рано утром или поздно вечером, когда солнце становилось неопасным, а молодые писатели предпочитали другое время, они плавали и загорали между двумя и шестью часами. И вот мисс Джелкс, не признаваясь даже самой себе в том, что ей нравится шпионить, во второй раз стала появляться на пляже намного раньше обычного. Теперь она приходила около четырех часов и старалась расположиться как можно ближе к молодым мужчинам, но все же в максимально безопасной для своей кожи зоне. Ей уже стали известны кое-какие факты из жизни неприятных соседей. Тому, который был помоложе, исполнилось двадцать пять лет, он был женат, недавно разъехался с женой и звал ее Китти. Скорее по интонациям, чем по долетавшим до нее фразам, мисс Джелкс поняла, что его ужасно мучает какая-то проблема, которую старший приятель старался так или иначе сгладить. Иногда он входил в раж и говорил громко, не думая об окружающих, даже кричала: "Бога ради! или Какого черта ты болтаешь?" Иногда употреблял крепкие выражения, и мисс Джелкс вздрагивала в замешательстве, а он еще бил ладонями по мокрому песку или топал ногами, как капризный ребенок. Тот, который был постарше, тоже поднимал голос. "Не дури", - кричал он. Однако почти тотчас снова принимал спокойный тон. И они опять разговаривали так, что расслышать что-нибудь было невозможно. Похоже, между ними шел непрекращающийся спор. Однажды мисс Джелкс даже испугалась, когда более молодой вскочил на ноги и с криком принялся швырять песок прямо в лицо своему товарищу. И хотя им явно двигала ненависть, тот смеялся и старался ухватить нападавшего за ноги, а когда ему это удалось и молодой упал рядом с ним, они еще сильнее напугали мисс Джелкс, так как крепко сцепили руки и лежали молча, пока их не накрыла набежавшая волна. Тут они вскочили, пребывая уже в прекрасном настроении, и начали соревноваться в нырянии.

Из-за видимых мук юноши и спокойной мудрости его старшего товарища мисс Джелкс поначалу, когда впервые заинтересовалась ими, решила, что младший, вероятно, ветеран войны, возможно, контуженный, а старший - врач, который привез его на Тихий океан для психиатрического лечения. Это было прежде, чем она узнала фамилию мужчины постарше, взглянув на адресованное ему письмо. Фамилия оказалась довольно известной и часто попадалась мисс Джелкс в разных литературных журналах, ибо ее носитель был автором романа, который несколько лет назад вызвал яростные споры, оказавшись в высшей степени актуальным. Мисс Джелкс не читала его и не помнила, о чем там идет речь, однако фамилия автора романа связывалась у нее в сознании с социальной прозой, очень модной лет за пять до того, как началась война. Однако писателю вряд ли было больше тридцати лет. Он не поражал красотой, но и не заметить его было бы трудно. Ей чудилось что-то обезьянье в его лице, что, впрочем, характерно для серьезных молодых авторов, и мисс Джелкс вспомнила маленького шимпанзе, которого как-то видела в зоопарке. Он сидел в углу клетки и сквозь прутья решетки смотрел на проходивших мимо людей, тогда как его сородичи прыгали и с криками крутились на железной трапеции. Тогда ее тронули его одиночество и тусклый взгляд, и она захотела дать ему земляных орешков, но вспомнила, что отдала их слонам. Пришлось идти к киоску, а когда орешки были куплены и она вернулась к клетке, шимпанзе уже поддался общему ажиотажу. Все обезьяны без исключения прыгали и крутились на клацающей трапеции, и ни одна из них не выделялась среди остальных. Глядя на писателя, мисс Джелкс ощутила точно такое же желание чем-нибудь поделиться с ним, однако и на сей раз ее желание было отвергнуто, правда, отвергнуто иначе - сознательной попыткой ее игнорировать. То, что он как бы не замечал ее, не было случайностью, ибо он одинаково вел себя и на пляже, и на веранде отеля.

На пляже он раздевался почти догола. Пестрая ситцевая тряпочка едва держалась на его бедрах и иногда сползала почти непристойно, однако он был так изящно скроен и так легко двигался, не прилагая к этому никаких усилий, что его нескромность смущала мисс Джелкс гораздо меньше, чем нескромность его более молодого приятеля, который, наверняка, занимался спортом в колледже и был довольно массивен на вид. Он загорел до цвета старого пенни, а его весьма выразительный половой орган давал о себе знать еще и густыми волосами, выгоревшими на солнце и похожими на пучки золотистой крученой проволоки. Ему до такой степени было плевать на приличия, что свой цветастый подгузник он надевал и снимал, словно находился в личной кабинке. Мисс Джелкс была готова признать, что от него веяло скульптурным величием, однако стародевичья сторона ее личности была слишком сильна и не позволяла ей иных чувств, нежели брезгливость и отвращение. Один раз они так сильно вспыхнули в мисс Джелкс, что, вернувшись с пляжа, она сразу же направилась к хозяйке и спросила, нельзя ли уговорить молодого джентльмена переодеваться в его комнате, а если это невозможно, то хотя бы поворачиваться спиной к берегу? Хозяйку как будто заинтересовала эта жалоба, но совсем не так, как хотелось бы мисс Джелкс. Расхохотавшись, она перевела просьбу мисс Джелкс на испанские идиомы, громко озвучив их для официантов и повара. Они тоже стали смеяться и все еще смеялись, когда смущенная и негодующая мисс Джелкс заметила взбирающихся на гору молодых людей и убежала в свою комнату по веранде с гамаками, однако вскоре с другой стороны донесся хохот, и она поняла, что писатели все знают и она выставлена на посмешище. Мисс Джелкс вновь принялась паковать вещи, заталкивая их, как попало, в чемодан, однако из-за огорчения и разочарования у нее не выдержал желудок и весь следующий день она чувствовала себя слишком слабой, чтобы куда-то ехать.

Как раз в этот день поймали игуану.

Игуана представляет собой ящерицу двух-трех футов в длину, которую мексиканцы употребляют в пищу. Едят ее не всегда сразу же после того, как поймают, потому что сама она легко обходится без еды и питья и может довольно долго жить в неволе. Мисс Джелкс говорили, что вкусом игуана напоминает цыпленка, однако она приписывала это мнение типично мексиканской привычке благоприятно истолковывать даже малоаппетитные факты. Но больше всего ее волновало негуманное обращение с игуанами во время их содержания в неволе, ведь надо было быть слепой, чтобы возле деревенских лачуг не видеть игуан, привязанных к колышкам и беспомощно ползавших по сухой земле, сколько позволяла веревка, пока голые детишки прыгали вокруг них и палками тыкали им в глаза и рты.

Вот и сын хозяйки тоже поймал игуану, а потом привязал ее к столбу под верандой с гамаками. Мисс Джелкс не поставили об этом в известность, и она узнала об игуане лишь поздно ночью. Ее разбудил непонятный шорох, и, накинув халат, она вышла на освещенную яркой луной веранду. Перегнувшись через перила, мисс Джелкс не сдержала крика ужаса, заметив игуану, привязанную прямо под ее дверью и прилагавшую все силы, чтобы убежать в кусты, которые начинались там, где кончалась веревка.

Молодые писатели лежали в гамаках в противоположном конце веранды и, как всегда, вели негромкую нескончаемую беседу, из которой мисс Джелкс не могла разобрать ни слова.

Не в силах думать ни о чем, кроме игуаны, мисс Джелкс бросилась к ним. Приблизившись, она обнаружила, что они пьют кокосовый ром, который готовят в кокосовом орехе, проделав в нем дырку с помощью мачете и налив внутрь смесь из рома, лимонного сока, сахара и колотого льда. Пить они, по-видимому, начали еще за ужином, и пол под обоими гамаками и вокруг, весь в белой кокосовой мякоти и коричневых волосах, был таким скользким, что мисс Джелкс едва удержалась на ногах. К тому же молодые люди проливали местный напиток на лицо, шею, грудь, отчего блестели, словно масляные, а над гамаками поднималось влажное и сладкое облако. Уперевшись одной ногой в пол, и тот, и другой лениво качались в гамаках. Если бы мисс Джелкс видела их в первый раз, то непристойные детали этого зрелища навели бы ее на мысли о беспутных членах семейства Джелксов, и она постаралась бы больше на них не глядеть. Однако мисс Джелкс больше, чем сама подозревала, переменилась, пока наблюдала за двумя писателями, и ее устои были подорваны сильнее, нежели ей казалось, так что если слово свиньи промелькнуло у нее в голове, то оно ни на мгновение ее не остановило. Вероятно, она впала в истерическое состояние, во всяком случае, ей не требовалось прилагать усилий, чтобы что-то говорить и делать.

- Вам известно, что происходит? - задыхаясь, спросила она, близко подойдя к писателям. Она подошла даже ближе, чем хотела, и теперь стояла прямо над распростертым в гамаке молодым мужчиной. - Противный мальчишка, сын нашей хозяйки, привязал игуану прямо под моей спальней. Я слышала, как он там возился, но не знала, зачем. Уже несколько часов она там бегает, с самого ужина, но я только сейчас все поняла! Встала, чтобы посмотреть, перегнулась через перила, а там она бегает, сколько хватает веревки!

Писатели молчали, но тот, что был постарше, лег повыше и посмотрел на мисс Джелкс.

- И что там? - спросил он.

- Она говорит об игуане, - вмешался писатель, который был моложе.

- А! И что с ней?

- Но я же не могу спать! - вскричала мисс Джелкс. - Как можно спать, когда прямо под моей спальней эта индейская дикость?

- У вас отвращение к ящерицам? - спросил тот, который был старше.

- У меня отвращение к жестокости! - ответила мисс Джелкс.

- Но ящерицы находятся на очень низкой ступени животной жизни. Разве не так? - спросил он приятеля.

- Ну, не на такой уж низкой, - отозвался тот.

Он ехидно усмехался, глядя на мисс Джелкс, но та его не замечала, сфокусировав все свое внимание на старшем писателе.

- В любом случае, - сказал он, - не верю, что она чувствует хотя бы половину того, что чувствуете вы по поводу ее несчастья.

- Не могу с вами согласиться, - заявила мисс Джелкс. - Никак не могу с вами согласиться! Вам нравится думать, будто только люди способны страдать, но это лишь уловка. Не только мы страдаем. Даже растения могут чувствовать. Я сама видела, как они закрывали листочки, когда их трогали!

Мисс Джелкс протянула руку и сложила тоненькие пальчики, изображая чашечку цветка. Сделав это, она тяжело вздохнула, поджала губы и округлила ноздри, устремив глаза к небу, отчего вдруг стала похожа на Святую мученицу.

Тот, который был моложе, коротко хихикнул, а другой продолжал молча смотреть на нее.

- Я уверена, - говорила мисс Джелкс, - что игуана все понимает, и вы бы в этом убедились, если бы слышали, как она мечется в пыли и не может добраться до кустов, потому что веревка сжимает ей шею и она задыхается!

Одной рукой она сжала себе горло, а другой принялась хватать воздух. Молодой писатель рассмеялся, а тот, что постарше, улыбнулся мисс Джелкс.

- У вас настоящий талант проповедника.

- Знаете, я не могу смотреть на мучения других, - сказала мисс Джелкс. - Сама я могу вытерпеть что угодно, но смотреть, как мучаются другие, неважно, зверь это или человек, у меня нет сил. В мире так много страданий, настоящих страданий, которых не избежать: болезней, несчастных случаев Но есть и другие страдания, ненужные, потому что людям нет дела ни до кого, кроме себя. Иногда мне кажется, что вселенную создал маркиз де Сад!

Закинув голову, она истерически рассмеялась.

- И я не верю в искупление, - продолжала она. - Разве не ужасно, не нелепо, что в основе практически всех религий лежит искупление, в то время как понятие вины не учитывается?

- Прошу прощения, - перебил ее писатель постарше и потер лоб. - Я не в том состоянии, чтобы рассуждать о Боге.

- Но я же не о Боге, - возразила мисс Джелкс. - Я об игуане!

- Нас пытаются убедить, что игуана - тоже Божья тварь, - отозвался молодой писатель.

- Нет, лишь в том, что Божья тварь попала в руки хозяйского сына! - воскликнул старший.

- В том, что Божья тварь, - вскричала мисс Джелкс, - привязана к столбу прямо под моей комнатой, и, хотя уже поздно, у меня есть твердое намерение разбудить хозяйку и потребовать, чтобы она отпустила несчастное существо на волю или хотя бы привязала его в другом месте, где я не смогу его слышать!

Писатель помоложе разразился пьяным смехом.

- Что тебя так развеселило? - спросил тот, который был старше.

- Если она в самом деле разбудит хозяйку, то ли еще будет!

- Что будет? - спросила мисс Джелкс и растерянно посмотрела на обоих.

- Он прав, - сказал тот, который был старше. - Мексиканцы не выносят, когда их будят!

- Ей все равно придется извиниться и убрать игуану! - воскликнула мисс Джелкс. - В конце концов, не может же она привязать ящерицу возле моей комнаты и ждать, что я спокойно просплю всю ночь, несмотря на шум!

- Возможно, это не на всю ночь, - заметил тот, который был старше.

- Что же остановит это безобразие?

- Ну, ей тоже, возможно, захочется поспать.

- Не захочется! Она неистовствует, как в кошмаре!

- Вам всегда мешает шум? - спросил тот, который был старше.

Несомненно, он хотел уколоть мисс Джелкс, напомнив ей о ее жалобе насчет радио. И она сразу это поняла, решив, что настала минута, когда она может все объяснить и защитить себя. Это был удачный момент, чтобы избавиться от разделявших их барьеров.

- Вы правы! - почти неслышно призналась она. - Понимаете, несколько лет назад у меня был нервный срыв, и хотя теперь мне намного лучше, я, наверное, больше, чем люди, которые не прошли через этот ужас, нуждаюсь в спокойном сне. Много месяцев я не могла уснуть без таблеток, иногда принимала даже по две! Мне очень неприятно докучать людям, предъявлять излишние требования, потому что на самом деле я хочу со всеми ладить, по-настоящему ладить - даже с иностранцами, с которыми и поговорить-то толком не удается - тем не менее, иногда случается...

На мгновение мисс Джелкс умолкла, и тут ее осенило.

- Я знаю, что сделаю! - крикнула она и одарила писателя постарше лучезарной улыбкой.

- Что же? - спросил тот, который был моложе.

В его голосе послышалась настороженность, но мисс Джелкс улыбнулась и ему тоже.

- Я переберусь в другое место!

- Уедете из Коста-Верде? - поинтересовался тот, который был моложе.

- О нет, нет и нет! Ни за что! Это самый лучший из курортных отелей, в которых мне доводилось останавливаться! Нет, я просто поменяю комнату.

- На какую?

- На любую с этой стороны! И не буду ждать до утра. Сделаю это прямо сейчас. Здесь же много незанятых комнат, и возражать никто не будет, а если будет, я объясню, что игуана не давала мне заснуть!

Она стремительно развернулась на каблуках, так стремительно, что едва не упала на скользком полу, но лишь рассмеялась и побежала в свою комнату. Ничего не видя кругом, она схватила кое-какие вещи и бросилась обратно в тот конец веранды, где писатели о чем-то переговаривались шепотом.

- Где тут ваша комната? - спросила мисс Джелкс.

- У нас две комнаты, - холодно заметил более молодой писатель.

- Да, у каждого по комнате, - подтвердил другой.

- Ну, конечно же! - воскликнула мисс Джелкс. - Я не хочу ошибиться и занять одну из ваших кроватей!

Она весело рассмеялась. Своим замечанием она хотела показать новым знакомым, что совсем не ханжа и не жеманница. Однако писатели не были склонны смеяться, поэтому она кашлянула и, как слепая, двинулась к ближайшей двери, теряя на ходу расческу и зеркало.

- Семь лет несчастий! - сказал более молодой писатель.

- Но оно не разбилось! - прошептала мисс Джелкс. - Вы поможете мне? - спросила она того, что постарше.

Он встал, пошатываясь, поднял расческу и зеркало и положил их поверх остальных вещей, прижимаемых мисс Джелкс к груди.

- Прошу прощения за хлопоты! - с драматическим надрывом произнесла мисс Джелкс и направилась к ближайшей двери.

- Эта комната свободна?

- Нет. Она моя, - сказал тот, что помоложе. - А эта ?

- Эта моя, - сказал тот, что постарше.

- Похоже на "Трех медведей и Златовласку"! - рассмеялась мисс Джелкс. - Ах, ну конечно - эта будет моей!

Она бросилась к двери по другую сторону от комнаты более молодого писателя в восторге оттого, что наконец-то сможет подслушать их ночные разговоры, которые

уже несколько недель не давали ей покоя. Теперь она услышит каждое слово, если только они не станут шептаться!

Когда она оказалась внутри, дверь захлопнулась.

Мисс Джелкс включила висевшую на потолке лампу и торопливо разложила принесенные с собой вещи в точно такой же комнате, как та, из которой она сбежала, а потом уселась на точно такую же, выкрашенную белой краской, железную кровать.

С веранды не доносилось ни звука.

Не вставая, она потянула за шнур и выключила водянисто-желтый свет; сквозь легкую занавеску на окне и матовое дверное стекло в комнату проникли белые лунные лучи.

Мисс Джелкс лежала на спине, вытянув по бокам руки, и чувствовала, как у нее напряжен каждый нерв после спонтанно произведенных действий, которые ей удались лучше, чем если бы она несколько дней готовилась к ним.

На веранде все еще молчали.

Потом послышался голос более молодого писателя:

- Златовласка!

После этого оба захохотали и хохотали долго, пока мисс Джелкс не почувствовала, что у нее горят уши, словно огненные лучи били прямо по ним.

Больше они ничего не сказали, и мисс Джелкс услыхала, как они спустили ноги на пол и потопали по веранде к лестнице, а потом вниз.

Она очень расстроилась, даже сильнее, чем когда жаловалась на бесстыдное поведение молодого человека на пляже. Лежа на белой жесткой кровати, пахнувшей аммиаком, она чувствовала, как на нее надвигается разрушительный приступ неврастении, один из тех, что шесть лет назад привели к нервному срыву. У нее не было сил бороться с ним, и она боялась, что он победит, а тогда, бог знает, остановится ли она на грани сумасшествия или перейдет через нее!

Какая невыносимая тяжесть, и ведь приходится терпеть ее, когда она так добра и ласкова от природы, что Даже муки ящерицы не дают ей покоя! Мисс Джелкс уткнулась лицом в белую холодную подушку и заплакала. Жаль, что она не писательница. Будь она писательницей, могла бы рассказать такое, о чем лишь Пикассо сумел поведать

своими картинами. А если рассказать, разве кто-нибудь поверит? И можно ли вообще передать кому-то это ощущение чудовищной гротескности современного мира? Даже если хочется о чем-то рассказать, не обязательно этого делать. Главное, зачем изображать из себя дуру, даже если хочется найти утешение в человеческом общении?

Мисс Джелкс предчувствовала, что утром будет безжалостно палить солнце, и мысленно листала странички учебника, где говорилось о неврозах, которые, возможно, набросятся на нее. Все, что происходит бездумно, автоматически в здоровом организме, имело для нее, как это ни глупо, элемент новизны. Дыхание, биение сердца, даже процесс мышления - все станет непросто, если на нее опять набросятся неврозы, а они набросятся, потому что она очень боится их! От шаткой уравновешенности не останется и следа. Все ее существо превратится в лихорадочно работающую машину по производству страхов, тех самых страхов, которые не передать словами из-за их безмерности, но даже если представить, что о них можно рассказать словами и тем самым немножко успокоиться - к кому в Коста-Верде, к кому на прибрежной скале под вечно голубым небом бежать ей, кроме двух молодых писателей, по-видимому, презирающих ее? Как ужасно зависеть от милости недобрых людей!

Вот я уже себя жалею, подумала мисс Джелкс.

Она повернулась на бок и поискала на тумбочке коробку со снотворным. Таблетки помогут ей пережить ночь, но завтра - ах, завтра! Она лежала и плакала, сама не зная о чем, а до ее слуха, даже на таком расстоянии, доносился шум, поднятый игуаной, которая рвалась с веревки, стремясь убежать в кусты...

Когда мисс Джелкс проснулась, утро еще не наступило. Правда, луны уже не было на небе, и мисс Джелкс лежала в темноте, которая была бы непроницаемой, если бы не слабый свет, проникавший сквозь щели из соседней спальни, занятой молодым писателем.

Вскоре ей стало ясно, что молодой писатель не один. Слов она не слышала, но через равные промежутки времени до нее доносились другие звуки, убеждавшие в том, что в соседнем номере находится и его приятель.

Если бы она могла встать и заглянуть в щелку, не выдав себя, она бы непременно это сделала, но из-за отличной слышимости ей пришлось остаться в постели, хотя то, что прежде было неясным предположением, теперь стало почти убеждением.

Наконец послышался голос.

- Надо бы выключить свет, - сказал более молодой писатель.

- Зачем?

- В стене трещины.

- Тем лучше. Уверен, именно поэтому она перебралась сюда.

Молодой писатель повысил голос.

- Думаешь, не из-за игуаны?

- Черт, нет, конечно же. Игуана - лишь предлог. Неужели ты не заметил, как она была довольна собой, словно совершила нечто замечательное?

- Держу пари, она подслушивает, - сказал тот, который был моложе.

- Вне всяких сомнений. Ну и что?

- Расскажет хозяйке. Оба рассмеялись.

- Хозяйка хочет от нее избавиться, - сказал тот, который был моложе.

- Неужели?

- Ага. Очень хочет. Даже приказала повару сыпать ей побольше соли.

Они рассмеялись.

Мисс Джелкс сама не заметила, как вскочила с кровати. Несколько мгновений она в нерешительности простояла на холодном полу, а потом бросилась вон из комнаты и оказалась перед дверью молодого писателя.

Она постучала, старательно отводя взгляд от стекла.

- Войдите.

- Нет, - отозвалась мисс Джелкс. - Не выйдите ли вы на минутку?

- Ну, конечно, - ответил молодой писатель и встал на пороге в одних пижамных штанах.

- А... Это вы!

Она смотрела на него, не зная, что сказать и что она вообще хочет от него.

- Ну же? - довольно грубо произнес он.

- Я-я все слышала! - с запинкой проговорила она.

- И что?

- Я не могу понять! - Чего?

- Жестокости! Никогда не могла понять!

- А шпионство можете понять, правда?

- Я не шпионила!

Он прошипел ужасное слово и, отпихнув ее, направился к крыльцу.

- Майк! - позвал его тот, который был старше.

Но молодой лишь громко повторил ужасное слово и пошел прочь. Мисс Джелкс и другой писатель теперь стояли лицом к лицу. Грубость отчасти успокоила мисс Джелкс. Напряжение в груди исчезло, и утешительные слезы полились из глаз. Снаружи тоже все как будто стало иначе. Ветер изменил направление, и теперь волны разбивались о берег в бухте Колета.

- Похоже, будет буря, - сказал писатель.

- Да? Вот и хорошо! - отозвалась мисс Джелкс.

- Не хотите войти?

- Я не совсем одета.

- Я тоже.

- А, тогда ладно...

Она вошла. В свете лампы и без солнцезащитных очков лицо писателя показалось ей старше, а в его глазах, которых она прежде не видела, как будто застыло выражение, часто встречающееся у неизлечимо больных людей.

Ей показалось, что он что-то ищет.

- Таблетки, - прошептал он.

Она первой заметила их среди бумаг. Подала ему пачку.

- Спасибо. Не хотите одну?

- Я уже проглотила одну.

- Какую?

- Секконал. А у вас что?

- Барбитал. Вам ваши нравятся?

- Очень.

- Что вы чувствуете? Будто стали водяной кувшинкой?

- Да, как водяная кувшинка в Китайской лагуне. Мисс Джелкс весело рассмеялась, однако писатель

ответил на ее смех лишь едва заметной улыбкой. Ее присутствие вдруг стало тяготить его. Он стоял возле двери, словно провинившийся ребенок в ожидании родителей.

- Наверное, мне пора...

Голос изменил мисс Джелкс. Ей не хотелось уходить и казалось, что еще немного, и она выскажет невозможное человеку, который был так похож на нее самое, однако он стоял, повернувшись к ней спиной, и не просил остаться. Он звал своего друга. Но ему никто не отвечал. Писатель, что-то огорченно бормоча, отвернулся от двери, но мисс Джелкс не привлекла его внимание.

- Ваш друг... Она запнулась.

- Майк?

- Он... вам такой человек нужен?

- Майк беспомощный, а меня всегда тянет к беспомощным людям.

- А вы сами? - стыдясь, спросила она. - Вы как? Вам не нужна помощь?

- Только Божья помощь! - воскликнул писатель. - А в остальном я рассчитываю единственно на себя.

- Разве невозможно, чтобы кто-то понимающий, похожий на вас?..

- Вы имеете в виду себя? - напрямик спросил он. От необходимости отвечать мисс Джелкс спас

шум снаружи. Буря, которая довольно долго собиралась на горизонте, теперь подошла вплотную, приближаясь к земле не постепенно, а мощными рывками - приближаясь и отступая, словно гигантская птица бросалась на добычу и тотчас взмывала вверх, в божественном гневе раскинув большие белые крылья и открыв клюв, она бросалась на скалу, на которой располагался отель. Всю ночь было светло, и дом дрожал в порывах ветра, которым все же не хватало силы, словно им что-то мешало. Иначе, вне всяких сомнений, от отеля не осталось бы камня на камне. Гигантская белая птица как будто не знала, куда наносить удар. Ее яростный клюв был слепым или, возможно, клюв...

Мисс Джелкс была уже готова увидеть в природе нечто божественное, нечто недоступное простому смертному - как вдруг писатель набросился на нее и коленями раздвинул ей ноги. Она еще успела заметить, что он сбросил с себя полотенце и остался совсем голым, но не успела ни испугаться, ни даже удивиться, так как впервые за свои тридцать лет девства разыгрывала яростную комедию обороны. Он наскакивал на нее, как охваченная слепой яростью птица, одной рукой стараясь задрать подол рубашки, а другой разорвать тонкий верх. Лиф не выдержал, и она закричала от боли, когда его пальцы жадно вцепились в ее грудь. Однако она не сдалась. Нет, она бы, наверное, сдалась, но демон девства заставлял ее сопротивляться изо всех сил и оказался сильнее. Ее демон победил, и мужчине пришлось отпустить подол и отнять руку от груди. Из его горла вырвался рыдающий звук, и он прижался к ней. Мисс Джелкс ощутила словно прикосновение трепещущего крыла к своему животу, который почти сразу обожгло чем-то мокрым. Едва мужчина отпустил ее, она вновь села в кресло, которое не упало и не покачнулось во время борьбы, а стояло с нелепой и почти непристойной твердостью, похожей на ту, с какой она отстаивала свою неприкосновенность. Мужчина рыдал. Тут открылась дверь и вошел молодой писатель. Не задумываясь, мисс Джелкс освободилась из влажных объятий своего неудачливого противника.

- Что тут такое? - спросил более молодой писатель.

Он несколько раз повторил свой вопрос, как будто не ожидая ответа, но со злостью тряся своего старшего товарища, который никак не мог остановить рыдания.

Мне здесь не место, подумала мисс Джелкс и, следуя этой мысли, тихонько выскользнула за дверь, однако не сразу вернулась к себе, а побежала в свою прежнюю комнату на другой стороне веранды и бросилась в постель, которая стала холодной, словно она никогда не спала в ней. Но мисс Джелкс было приятно лежать и было приятно, что буря неожиданно закончилась. Белая птица улетела, и Коста-Верде выдержала нападение. Теперь слышались только шум дождя, без особой охоты стучавшего по крыше, да вдалеке шорох волн, чуть более громкий, чем до появления белой птицы. И тут мисс Джелкс вспомнила об игуане.

Как же она забыла о ней? Мисс Джелкс прислушалась, ожидая услышать шум мучительной борьбы, но все заглушал всепоглощающий гул воды. Не в силах сдержать свое любопытство, она нехотя встала и подошла к перилам на веранде. Разглядела валявшуюся на земле веревку. Проследила за ней взглядом, но игуаны не заметила. Каким-то образом ящерице удалось сбежать. Неужели Бог помог ей освободиться? Разумнее было предположить, что Майк, красивый, беспомощный, жестокий Майк отпустил ее на волю. Неважно. Не важно, кто это сделал, важно, что игуана свободна и вновь бегает в своих родных кустах, о, как ей, наверное, легко там дышится! И самой мисс Джелкс тоже было легко, ведь, благодаря тому, что произошло этой ночью на голой скале над стенающими волнами, разорвалась душившая ее веревка одиночества.

Ей захотелось спать. Но, прежде чем погрузиться в сон, она вспомнила об остывшей, прилипшей к животу влаге и ощутила ее как легкий, но затянувшийся поцелуй. Ее пальцы робко приблизились к этому месту. Мисс Джелкс казалось, что она с отвращением отдернет их, однако не почувствовала отвращения. С любопытством, может быть, с жалостью пальчики нащупали то самое место и долго медлили, прежде чем покинуть его. Ах, Жизнь, подумала мисс Джелкс и хотела было улыбнуться оригинальной мысли, как сонная тьма завладела ее сознанием.